Айрис Мёрдок - Отрубленная голова

— Он ждет тебя, дорогой, — проговорила Антония.

— Антония, — сказал я, — дай мне проснуться от скверного сна. Возьми себя в руки. Реальность — это наш брак.

Но она только покачала головой.

— Моя дорогая, моя Антония, ну что я буду без тебя делать?

Ее лицо стало еще печальнее и сосредоточеннее, потом она вскрикнула и неожиданно зарыдала. Когда она плачет, то вид у нее делается бесконечно трогательный. Я приблизился к ней, и она безвольно склонила голову мне на плечо, не закрывая лицо руками. Слезы продолжали течь.

— Я знала, что ты меня правильно поймешь, — сказала она. — У меня гора с плеч свалилась, когда я тебе призналась. Мне было так неприятно лгать! Знаешь, тебе и не придется что-то делать без меня.

Она все твердила: «Спасибо тебе, спасибо», — будто я и правда уже предоставил ей полную свободу.

— Подумать только, я не свернул тебе шею! — сказал я.

— Мой маленький, мой дорогой мальчик, — ласково откликнулась она.

— Итак, ты не испытываешь ко мне ненависти, Мартин? — начал Палмер.

Я лежал на кушетке в кабинете Палмера, где он обычно принимал пациентов. Да я и правда по всем своим намерениям и помыслам являлся его пациентом. Меня уговаривали культурно и трезво признать горькую истину.

— Нет, я не испытываю к тебе ненависти, — сказал я.

— Мы цивилизованные люди, — продолжал Палмер. — Мы должны стараться вести себя очень понятно и очень честно. Мы цивилизованные и интеллигентные люди.

— Да, — согласился я, спокойно лежа и потягивая виски с водой из большого стеклянного стакана, который только что наполнил для меня Палмер. Однако сам он пить не стал. Говоря, он расхаживал взад-вперед по комнате, заложив руки за спину. Палмер накинул поверх рубашки и брюк алый халат, который мягко шелестел на ходу и подчеркивал его стройность и высокий рост. Над его головой висели мрачные японские гравюры.

Я мог рассматривать их лишь издали. Страшные, бандитские физиономии злобно ухмылялись ему вслед. Его небольшая стриженая голова выделялась на фоне мягко-голубых и угольно-черных пятен на гравюрах. Воздух в комнате был сухой и теплый. Его колебал загадочный ветерок из какого-то невидимого вентилятора. Я вспотел.

— Мы с Антонией были счастливы, — произнес я. — Надеюсь, что она не вводила тебя в заблуждение. Я до сих пор не могу признать все случившееся или принять его как должное. Наш брак удивительно стабилен.

— Антония не смогла бы ввести меня в заблуждение, даже если бы и захотела, — ответил Пал-мер. — Мой дорогой Мартин, счастье отнюдь не в этом. Некоторые люди, и в частности Антония, воспринимают жизнь как движение вперед. А ее собственная уж слишком застоялась. Она должна куда-то двигаться. — Он бросил на меня беглый взгляд. Его голос с чуть заметным американским акцентом был мягким и низким.

— Брак — это бесконечное приключение, — процитировал я слова Антонии.

— Бесспорно.

— И для Антонии пришло время идти вперед.

— Ты это замечательно сформулировал, — улыбнулся Палмер.

— Значит, так или иначе это было неизбежно.

— Я восхищаюсь твоей способностью смотреть правде в глаза, — сказал он. — Да, вероятно, так или иначе это было неизбежно. Я говорю об этом не для того, чтобы снять с себя ответственность или помочь Антонии уклониться от ее собственной. Рассуждать о виноватых и невиновных бессмысленно, и я не хотел говорить об этом, когда ты ко мне пришел. Ты знаешь не хуже меня, что любой разговор в таком роде окажется неискренним — и твои обвинения, и мои признания. Но мы многих обеспокоили, многим причинили боль. Например, матери Антонии, которая очень привязана к тебе. И не только ей, но и другим. Ничего. Мы не закрываем на это глаза.

— А как быть со мной? — поинтересовался я. — Черт с ней, с матерью Антонии!

— С тобой все пройдет легко, — успокоил меня Палмер. Он остановился рядом со мной, не сводя с меня нежного и пристального взора. — У нас с Антонией — великая любовь, Мартин. Она выше и больше нас. В противном случае мы бы поступили иначе. Могли бы тебя обманывать, хотя не знаю, пошли ли бы на это. Однако то, что происходит между нами, — это нечто более важное, и оно соединяет нас троих. Вот увидишь. Я не сказал бы этого, если бы не был уверен. Я очень хорошо знаю Антонию, Мартин. В определенном смысле лучше, чем ты. И ты здесь не виноват, просто такова моя профессия. Я и тебя знаю в определенном смысле лучше, чем ты сам.

— Сомневаюсь, — возразил я. — Твоя религия меня никогда не привлекала. Итак, по-твоему, нам всем теперь станет лучше.