Энтони Бёрджес - Однорукий аплодисмент

– Мы сейчас спустимся. – В самом деле, пора было вставать, уже минуло десять, а мы просто спали, как бревна. Говард одевался не так долго, как я, поэтому, когда был готов, сказал: – Я пойду вниз, в большой холл, закажу кофе, пока жду тебя. – Это было мило с его стороны, постоянная забота.

Во рту у меня была ужасная кислятина, и, конечно, зубной щетки не было, я намылила зубы мылом, чуть-чуть не стошнила, потом прополоскала весь рот и чувствовала себя просто жутко. Но я была храброй девушкой, так что оделась, накрасилась, тщательно причесалась, набросила шубу на руку и поехала в лифте вниз. Я была одна в лифте, спускавшемся с нашего этажа, а лифтер был иностранец, и пахло от него по-иностранному, сплошной чеснок, и он не сводил с меня глаз, полных Огромного Восхищения, даже немножко стонал и причмокивал языком, прежде чем остановился этажом ниже, впустив богатую толстую пару. Теперь можно было сказать, что и голова моя чуть-чуть побаливала.

Я вошла в холл и увидела Говарда, изо всех сил спорившего с молодым мужчиной в дождевике, а на столике стояли два посеребренных кувшинчика, с кофе и с горячим молоком, которые я заметила с большой радостью. Оба встали, когда я подошла, а потом снова сели, и Говард продолжал в пух и прах разносить того самого молодого парня. Молодой парень казался милым, с волнистыми черными волосами, редевшими на висках, и с какими-то затравленными глазами. У него был нездоровый вид, который я могу назвать только лондонским, очень бледный, болезненный, будто он жил на одних булках с сосисками из столовки. Я налила кофе, выпила, и мне стало на несколько тонн легче. Говард говорил:

– Наши стандарты рухнули ко всем чертям, и за это несут ответственность такие газеты, как ваша. Потворство, вот что это такое. Простое угождение самым низменным побуждениям всех ваших читателей.

– Включая вас, – сказал молодой человек.

– Да, – сказал Говард. – Я читаю ее. У вас есть какие-то возражения?

Молодой человек улыбнулся. Видно было, что Говард в то утро совсем сбился с толку и сам себе противоречит.

– Вовсе нет, – сказал молодой человек. – Как раз очень приятно. Вам никогда в голову не приходило, что, может быть, кое-кто покупает ее потому, что терпеть эту газету не может? Нас не интересует, почему ее покупают. Я хочу сказать, наше дело – ее продавать.

– Упадок, – сказал Говард. – Я имею в виду королевский английский. Сплошные «наверно» да «прямо сейчас», угождение тинейджерам.

– У тинейджеров деньги есть, – сказал молодой человек. – Мы им даем то, чего они хотят.

– Откуда они знают, чего хотят? Откуда хоть кто-нибудь знает? – сказал Говард. – Ну, если тебя просто тянет к сексу и к музыке легкого типа, к песням, от которых тошнит, а эти ребята все пальцами щелкают в каком-то дурацком экстазе, тогда… Я имею в виду, если вы так низко опускаетесь, обращаясь, само собой разумеется, к большинству, стало быть, большинство в основном дураки и просто типа животных.

– Это демократия, – сказал молодой человек. – То есть вроде того. Люди вправе иметь что хотят. Что, по-вашему, было бы лучше? Мы их обучаем, рассказываем, как себя надо вести, что думать и прочее; кто коммунист, кто фашист.

– Я-то думал, у вас есть обязанности, – сказал Говард в своей очень упрямой манере.

– У нас есть обязанности, – сказал молодой человек, – и они заключаются в том, чтобы давать читателям то, чего они хотят, то есть за что они платят.

– Сплошная чепуха, – пробормотал Говард. – Я только молю Бога, чтобы мог ясно выразиться.

– Вы вполне ясно выразились, – сказал молодой человек. – Ну, я на самом деле хотел бы узнать, что вы собираетесь сделать с выигранной тысячей фунтов.

– Я собираюсь превратить ее в сто тысяч, – сказал Говард. – Вот что я намерен попробовать сделать, и сделаю.

– Биржа? – спросил молодой человек.

– Нет, – сказал Говард. – Лошади.

Я ничего не сказала, и молодой человек тоже.

– В субботу ноябрьский гандикап, – добавил Говард.

– У вас есть какая-нибудь особенная система? – спросил молодой человек.

– Ну, – сказал Говард, – в своем роде. Это вопрос использования моей фотографической памяти, если вы понимаете, что я имею в виду.

– Не вполне, – сказал молодой человек.

И Говард объяснил, что его мозги способны фотографировать, и, по-моему, молодой человек слушал с некоторым интересом. А потом сказал:

– Понял. Это многое объясняет. Я-то думал, вы изучали литературу. Из тех, кто любит книги. А теперь вижу, нет. Просто трюкач, вот и все. Как бы фокусник. Это ведь что-то вроде дефекта. По-моему, так можно сказать.