Максим Осипов - Грех жаловаться

Сергей Ильич рассказал ей о последней врачебной ошибке, она кивнула, попросила что-нибудь вспомнить о живой матери, он и ей рассказал, как мать не стала заходить к нему, пятилетнему, в палату.

– Все просто, – сказала Наташа. – Она заглядывала, когда вы были без сознания. А тут сообразила, что потом придется уйти, оставить вас, и вы этого не поймете, так ведь? – Казалось, Наташа не уверена, что Сергей Ильич пятилетний и нынешний – два разных человека.

Дело ее как будто закончилось – зачем ей он, никчемный старичок? Но и расстаться вот так, едва встретившись, было немыслимо. Он шел и шел за ней, хотя Наташа уже стала отвечать невпопад.

– Знаете что, – сказала она у машины, – мы сейчас поедем к самому гениальному человеку, которого вы когда-нибудь видели.

О, он видел множество талантливых людей. И не только видел – лечил.

– Не знаю, – засмеялась Наташа, – насколько отец Яков талантливый. Но точно – гениальный. Тут рядом.

Как держать себя с попами? – Это совершенно неважно, как с самой старой дамой в компании.

Священник оказался очень живым человеком семитской наружности с трясущейся правой рукой и ярко-синими глазами. Сергей Ильич рассмотрел его потом, а пока что ждал в машине Наташиного возвращения и ревновал. Глупое положение. Здравомыслящий человек, врач, а ведет себя как шут гороховый, не сбежать ли? Но вдруг очень сильно захотелось жить, и Сергей Ильич подумал: пусть шутовство, лишь бы не снова – кладбище, стишки, аптека.

Вернулась Наташа, и с ней отец Яков – радостные. «Я к Дине» – кошка, что ли, ее? Сергей Ильич достал из бумажника карточку:

– Если понадоблюсь по медицинской части… Я хоть и бывший врач, так сказать, расстрига, но связи и все такое. – Вышло кокетливо.

Наташа попрощалась за руку. Священник перекрестил ее и поцеловал, что-то тихо сказал, Сергею Ильичу послышалось «чрево» или «плод чрева». Уехала.

Мужчины внимательно посмотрели друг на друга, отец Яков подал руку для пожатия:

– Яков Мануилович.

– Эммануилович? – переспросил Сергей Ильич.

– Нет, нет, именно Мануилович, – отец Яков объяснил разницу. – Ну что, пошли поговорим? – бодро так.

Они уселись на лавочку позади церкви, еще слегка мокрую. Было тепло и малолюдно. Из-под подрясника у отца Якова выглядывали тренировочные штаны, усы и пальцы пожелтели от курева. «О, Господи, комикс какой-то». Из всех врачебных действий Сергей Ильич больше всего не любил разговоры с больными, оттого и работал в реанимации. Сейчас ему самому предстояло изложить свои жалобы.

– Видите ли, – сообщил Сергей Ильич, – я атеист, никогда со священниками не говорил.

– Атеист – это хорошо, – отцу Якову все еще было весело. – Скажите, вы верите в то, что содержание мысли имеет материальный субстрат? Понимаете, о чем я? Не сама мысль, а ее содержание. «Я люблю Икс» и «Я люблю Игрек» заряжены по-разному?

Никогда Сергей Ильич о таком не думал, не стал думать и теперь.

– А вам как кажется?

Отец Яков ответил, что верит в мир идеальный, духовный.

– У вас работа такая, – Сергею Ильичу не хотелось сразу уступать. Тут он сообразил, что у самого у него никакой работы нет, и расстроился. – Наташа вам, наверное, говорила о моей ситуации. – Сказал с вызовом: что, мол, батюшка, посоветуете?

Прежде всего – не пить водки, вот что посоветовал батюшка. Выразился решительно: водка – это смерть, а жизнь – это Бог и баба.

– Ну, видите, в Бога я не верю, женщины у меня сейчас нет… – Отец Яков покачал головой. – Я думал, священники терпимее к смерти.

Нет, смерть отец Яков ненавидел. «Мы мало любим жизнь», – сказал он, и Сергей Ильич кивнул, кое-что рассказал о бывших своих больных – об их нелюбви к жизни и о страхе смерти.

– Вот моя мама жить очень хотела. И смерти не боялась. Я, по крайней мере, не замечал. Вроде бы естественно умереть в восемьдесят четыре года…

Отец Яков и тут не согласился: смерть в любом возрасте неестественна, смерть – всегда поражение.

– Имейте в виду, – сказал он, – смерть матери – это психическая болезнь минимум на год.

Сергей Ильич пока что и не искал выздоровления. «Не все зависит от нас», – да, конечно. Тон священника, его жесты, успокоили Сергея Ильича больше, чем сами слова: «Чёрт, умеют они все-таки…» И тут же подумал другое: «Не может быть, чтобы всё – Наташа, этот Яков – было случайностью».

– Тут еще одно – мир не ломается, – посетовал он. – Это ужаснее всего: я убил свою мать, а мир не ломается. И Бог, в которого вы верите, все это запросто допустил. Он и убийство Наташиного мужа допустил.