Ксения Букша - Мы живем неправильно

Там, за дверью, ждут те, кто имеет полное право на долю в управлении фирмой».

– Какую долю! – всплеснул руками директор Ваграмян. – Совсем обнаглели!

– В противном случае вам придется выдать им господина Ваграмяна, который угрожает стабильности и миру на нашей фирме, – дочитал ультиматум Хлынов.

Ваграмян побледнел.

– Крыски! – закричал он, всплеснув руками. – Крысочки мои! Мы же с вами… Я же для вас… – Ваграмян всплеснул руками и выскочил в коридор.

Там сзади ему в шею впилось что-то острое и мягкое – круги поплыли у директора перед глазами, подхватило его крепко, с обеих сторон, и он еще успел увидеть, как разверзается под ним пол и как навстречу ему поднимаются скользкие серо-коричневые волны «другой цивилизации». Сидевшие за столом невольно прислушались: из коридора послышался его же, Ваграмяна, жуткий, длинный вопль, перешедший в визг, мягкий грохот и звук чего-то не то рвущегося, не то трещащего. Хлынов побледнел.

– Вот! – сказал Хлынов шепотом. – Вот. Только пойди раз на уступки, с косточками сожрут.

– В сущности, все, – сказал Жохов. Помолчали еще минутку, а потом Хлынов спросил:

– Как будем уходить?

На часах было уже около одиннадцати вечера;

– Никак, – сказал Жохов.

– У-у, ультиматум, – выругался Хлынов.

– Бросаева жаль, – сказал Жохов.

И издевательски заметил:

– Другая цивилизация!

И, повернувшись в благородном темпе, громко сказал:

– Эй, вы там, за дверями! Никуда мы не уйдем. Это наш дом, наше хозяйство и наша жизнь. А вы убирайтесь! Не запугаете…

Хлынов зажал ему рот и торопливо закричал:

– Крыски, не слушайте, родненькие!…Ты что, рехнулся, они же нас сейчас съедят, – шептал он Жохову.

– Наплевать мне! – орал Хлынов через ладонь.

– Крыски, хотите, я вам его выдам? Он вас убить хочет, крысяточек замучить… Я вам его выдам, а вы меня за это отпустите… Ну? Да? Да?

Дверь распахнулась, свет погас.

Снится мне, что я Диодоро балансирующий,

И что пляшу на канате над огромной зимней площадью, полной народа.

Бледное лицо запрокинуто к темному небу, заплакано,

А тонкие руки, как ветки, раскинуты в стороны.

Ноги в белых чешках и полосатых гетрах пружинно упираются в тонкую крепкую нитку.

Толпа на площади, выплясываю над ними в сумрачной выси, весь в белоснежно-лимонных кружевах;

Одним нервным движением я ставлю на голову зонтик, а на нос бутылку с ядовито-багровым фтором;

Надо мною – небо в молниях, ямах и розах,

В просветах, провалах.

Голова кружится, руки трясутся, ноги дрожат,

Танцую над бездной все легче,

Пронзительный, гнусный вопль, я отталкиваюсь – и —

Падаю

вверх.

А наяву я Петр Бармалеев. Некоторые называют меня просто Бармалей. Другие – просто Петр. По профессии я журналист. Мои орудия труда – цифровой диктофон, компьютер и мобильник. С самого детства я люблю подглядывать, подслушивать и вынюхивать факты, мнения, намеки, цитаты и цифры.

Я – скандальный журналист. Это значит, что я обожаю скандалить. И еще – что я ничего не делаю даром, а все делаю исключительно из экономических соображений, например просыпаюсь. Экономические соображения вытряхивают меня из кровати. Экономические соображения лупят меня по голове, орут мне в уши что-нибудь о работе:

– Вставайте, граф, вас ждут! Великие дела! Штурмуйте свой редут! И сажу добела!

Или:

– Бармалей, водолей, обеляй кобелей! Щетка бултыхается во рту, блаблабла белые пузыри. Свет режет лоб, под бровями ноет трещина. Яйцо с треском и плеском падает в кофе и делается черным, а кофе становится белым. Лампы светят на меня и кружатся. От тошноты нечем дышать. Утро.

Тяжко наваливаюсь на дверь, глубоко вворачиваю ключ, ссыпаюсь по лестнице, вылетаю на улицу, крутясь, как пуля из винтовки. Выпучив глаза, шагаю широкими шагами по переулку, ничего не видя сквозь обжигающую морозную темноту.

По эскалатору – таррах-тарарах-тах-тах. В толпу как нож в масло. Разлетаюсь в двери; ввинчиваюсь, двери смыкаются прямо за мной. Электричка с ревом набирает ход и въезжает в тоннель. Мы едем, едем, едем, в далекие края (по черной воде стекол). Хорошие соседи, счастливые друзья (ночь на всей планете). Нам солнышко смеется, мы песенку поем (этому человеку не следовало бы родиться). А в песенке поется (и мне тоже)…