Энтони Бёрджес - М.Ф.

Мисс Эммет выключила ящик. И говорит:

– Нечего нам это слушать. Сейчас, по крайней мере. В такой момент.

– Должно быть, ощущения самые сложные, – сказал я.

– Да, – сказала Катерина, – сложные.

Китти Ки, надо же. Это была толстая семнадцатилетняя девушка, которую мисс Эммет выкормила, наверно, одними крутыми яйцами и сахаром. Видно, страдает запорами: кожа прыщавая. Я искал в ее лице свои признаки. Глаза, конечно. Но не нос, слишком картофельный.

– Подумать только, – говорит мисс Эммет, – нас ведь здесь не должно было быть. Мы уже должны были уехать во Францию…

– Кингстон, Лондон, Париж, Ницца, – вставила Катерина с гордостью юной путешественницы. – В Ницце я в школу пойду.

– Не перебивай, Китти Ки. От адвокатов пришла телеграмма, чтобы мы ехали раньше, чем собирались. Прямо как будто знали, что здесь возникнут осложнения.

– Почему тогда вы задержались? – спросил я.

– Ох, у нас был такой страшный шторм, настоящий тропический, аэропланы не летали. Теперь совсем собрались, приготовились ехать, а тут ты явился. Провидение или еще кто-нибудь.

– Так, – сказал я. Оглядел гостиную дома, который они снимали, лишенную каких-либо признаков чьей-нибудь личности. На мраморного цвета полу пара грязных ковриков из козьей шкуры. Мисс Эммет сидела в легком кресле цвета перепеченного шафранового печенья. Два виндзорских кресла, в одном я, в другом Катерина в модной в то время короткой юбке, обнажавшей почти до промежности толстые веснушчатые ноги. Это со: всем молоденькая девочка, говорил я себе. Что ты к ней физически чувствуешь? Я ничего не чувствовал, кроме индифферентности, присоленной отвращением. Меня это радовало, впрочем, я этого ожидал.

– Завтра? – спросил я.

– Дневным рейсом, – сказала Катерина. – Переночуем в Кингстоне. Никогда не была в Кингстоне.

– Нехороший город, – заметила мисс Эммет. – Аборигены поют грубые песни и бьют в старые замасленные барабаны.

– А вы поколесили по свету, – говорю я ей. – Много времени пролетело с тех пор, как мы…

– Ты совсем не писал. Ни разу не прислал ни единого письмеца, не рассказывал, чем занимаешься, как поживаешь.

– Никогда особенно не любил писать писем. Не знал, кстати, куда писать.

– Все было очень таинственно, – сказала Катерина. Сильный свет безжалостно ее высвечивал из двух окон – одно, уличное, выходило на «Йо-хо-хо, ребята», в другом, фасадном, виднелось мертвое апельсиновое дерево. Угри, шрамик от фурункула на жирном подбородке, пыль перхоти на плечах платья, неразумно розовато-лилового, пара жирных пятен на груди. Моя сестра. Мисс Эммет, несмотря на возраст, выглядела гораздо здоровее. Возможно, в ее рационе всегда содержался белок в больших дозах, усваиваемый вместе с прописанными врачом пилюлями от обмороков или приливов. На морщинистом лице застыло выражение как бы твердого удовлетворения, как бы в связи с победой в жизненной битве. Ее нельзя было назвать некрасивой в хлопчатобумажном платье цвета морской волны с рисунком в виде летающих кайр, с поясом, на котором болтались сверкавшие ножницы. Я всегда считал ножницы чем-то само собой разумевшимся, подобно должностному значку, по чистой случайности оказавшемуся инструментом для резки картона и вскрытия пакетов. Зачем она его носит?

– Зачем вы его носите?

– Ножницы они, а не он, невежественный мальчик.

Почему меня это обеспокоило? Ах да: брюки, яйца. Она всегда употребляет это слово во множественном единственном числе?

– Ножницы вечно трудно найти, даже в самом прекрасно организованном доме. Они теряются. Забываешь, в каком они ящике. А хорошие ножницы всегда отпугнут любого подошедшего к двери. Они, как тебе, поумневшему, следует знать, не считаются запрещенным оружием. В Америке их попробовали объявить таковым из-за угрозы использовать как таковые. Однако каждая женщина имеет право на свои ножницы.

– В Америке?

– В Сиэтле, – объяснила Катерина. – Мисс Эммет не понравился вид мужчины, который приходил каждый день, что-то пытался продать.

– Выпрямитель для волос, Китти Ки. Я его спрашиваю, разве мы похожи на людей того типа, которым нужен выпрямитель для волос.

– Она пообещала ткнуть ему в лицо ножницами, если он будет надоедать. А он в полицию заявил.

– Вы были в Америке, когда я был в Америке? Что вы делали в Сиэтле?

– Мой отец, наш отец, надо было б сказать…

– Не будем говорить о вашем отце, – сказала мисс Эммет каким-то литургическим тоном, к которому, предположительно, не раз прибегала раньше. – Мертвые мертвы, и их воскрешение ничего хорошего не принесет. Как в тот раз, например, когда ты выкопала в саду в Роторуа бедную старушку Руфу Пятую.