Энтони Бёрджес - М.Ф.

– Да, сестра. Ваша тетка-матушка, по-шекспировски выражаясь. Но не думайте, будто это лишь немощный свободный жест протеста прошлого поколения. Дело в целом скорее эллинистическое. Он любил ее, она его; они жили как муж и жена.

Прибыла ветчина, мертвая плоть, со слепыми глазеющими глазами выпущенных в кипяток яиц. Я попробовал вычитать на тарелке зашифрованное сообщение из потустороннего мира. Какое-то время пристально смотрел. Слабость моего тела как бы собралась по частям воедино, чтобы пропеть дьяволический мотет Отцу, Подателю Всего. Я попробовал заговорить:

– Это. Вот так. Не надо.

– Глотните еще шампанского, потом дослушайте рассказ. Вы крутой молодой представитель крутого нового поколения, все сумеете переварить. После второго своего разрешения жена-сестра вашего отца была охвачена жестоким раскаяньем.

– Своего вто своего вто своего.

– Ее, как вам известно, нашли утонувшей, однако вы никогда не знали причину. Тело было обезображено, но ваш отец его опознал.

– Ее. Вы сказали.

– Да. У вас есть сестра. Ваш несчастный отец признавал, что однажды вы можете встретиться с ней. Как говорится, мир тесен. Его обуял страх, что при встрече вы можете впасть, без сомнения против собственной воли, несомненно против собственной воли, в аналогичную, в той же степени незаконную страсть. Опять эллинизм. Проклятие дому. Словно мухи па похотливых парней. Спорт бессмертных. Чепуха, говорил я ему. Могу сказать, Лёве полностью не знает истории. Равно как и Ачесои в Сиэтле. Равно как Шиллинг в Сакраменто. Мы с вашим отцом были довольно близки, как я уже говорил. В любом случае, говорил я ему, шансы полностью против. Я отвергаю всю чепуху насчет дома Атрея вместе со всеми прочими мифическими предрассудками моей расы.

– Сест.

– Молодая, прелестная, насколько я видел, девушка. Не очень крепкая, конечно. Ей нужно тепло. Живет на Карибах. Если вы едете на Карибы, то нам ее надо оттуда убрать. Дело лишь в ожидании ее отъезда в Европу. Заканчивать школу в Ницце.

– Боже. Что. Не могу.

– Еще шампанского?

– Бренди. Брей.

– У меня есть немного.

И вытащил из бокового кармана серебряную фляжку. Плоская, как портсигар, она бросила на меня блик света. Он налил бренди в мой пустой бокал из-под шампанского, но я сразу выпить не смог, так как слишком дрожал, и на меня смотрел некий лысый толстый суровый мужчина в очках. Пардалеос сказал:

– Беспокоиться нечего. Переживаемый вами шок – это шок, сопровождающий всякие новые, неожиданно приобретенные сведения. Что-то творится у вас за спиной, и вы отрицаете это. Вы получили напоминание, что даже молодость не обладает полным представлением о грандиозности, топкости и ужасе потайных механизмов жизни.

Он съел весь свой толстый ломоть ветчины и оба яйца. На тарелке его ничего не читалось, кроме краткого сообщенья горчицей, расшифровать которое я не мог. Может быть, Homo fuge? [35]Суровосмотрящий толстый мужчина атаковал большое блюдо какого-то желтоватого месива. Между приступами дрожи я проглотил бренди. Пардалеосу принесли клубничное суфле и счет на много долларов. Я с болезненным восхищеньем смотрел на розовый воздушный холмик, обильно украшенный крупными несочными половинками пунктирных вишен. Беря ложку, Пардалеос сказал:

– У меня нет, конечно, законного права вас здесь задерживать. Надеюсь, вы разделите мой взгляд на вещи. Уморительная посмертная шуточка. Он, в конце концов, ваш отец.

Мне казалось, будто я съел своего отца, полный гроб ветчины с выпущенными в кипяток яйцами вместо глаз, с мозгами-суфле, с живыми острыми ногтями. Это все бренди.

– Квартира моя вам понравится. Лежер-Сити – милое название. [36]Обождите, пока получу сообщение об их отлете в Париж. Это ведь на самом деле не ограничивает вашу свободу, правда? Что такое время в конечном счете? У вас его…

– Они? Они?

– За ней присматривает одна старая дама. Поверьте, эта глупость не будет длиться вечно. Когда вам исполнится двадцать один, женитесь, обоснуетесь…

Он зачерпнул ложкой розовые мозги. Чувствуя сильный прилив тошноты, которая, как я знал, была красной, намекая на густой мясной экстракт глубоко в моем горле, я сказал:

– Мне надо выйти в…

– Ради бога.

Он меня отпустил. Выходя из зала ресторана, я увидел, как из-за стола у входа встали два молодых человека в веселых рубашках, в зеркальных очках. Вот почему он меня отпустил. Я побежал, ища помещение с табличкой МУЖ., проталкиваясь среди укоризненно цыкавших женщин средних лет, их пузатых сопровождающих, готовившихся сказать, эй, приятель. Один мужчина, я видел, нес лыжи. Лыжи? ЛЫЖИ? Толкнул дверь мужского туалета, увидел, слава богу, массу народу, разнообразно шумела вода, жужжали «молнии», омывались теплой водой могучие подмышки. Те двое последовали за мной, легко дыша, слабо, но вежливо улыбаясь. У одного были ржавые волосы, зачесанные на прямой пробор, густые волны заправлены за уши; другой в мягкой фетровой шляпе, с косичкой. Губы у обоих мягкие, не жестокие. Я, вдвое согнувшись, откашлял на кафельный пол густой темно-красный комок крови. Возникла ожидаемая смешанная реакция: искренняя и нарочитая индифферентность, отвращение, замешательство, быстро подавленное возмущение, очень мало сочувствия. Я слабо, коварно крикнул: