Олег Рой - Амальгама счастья

Игорь изо всех сил налег на уже отпертую им снаружи дверь, и она резко и громко ударилась о предусмотрительно накинутую Дашей цепочку. Лязгнул металл, завибрировал воздух. Девушка, поневоле отнявшая руки от головы, снова обрела способность слышать и, оказавшись почти лицом к лицу с человеком за дверью, ужаснулась его виду. Налитые кровью глаза, крепко сжатые губы и выражение остервенелой готовности на все, исказившее так хорошо знакомый ей образ почти до неузнаваемости… Какая идиотка, с неожиданным и обреченным спокойствием подумала о себе самой Даша. Ведь можно было поменять замок. Она же знала, что у Игоря остался ключ, и опасалась его визитов, и не хотела разговаривать с ним – почему же, почему не подумала об этом? Почему такое простое решение не пришло ей в голову?

Она смотрела ему прямо в глаза сквозь неширокую дверную щель, слушала его тяжелое дыхание и понимала, что если Игорь захочет выломать цепочку, то, наверное, сделает это. Она не в силах ему помешать. Никто не в силах. И никто не поможет ей, никто… А он тем временем снова заговорил, глядя уже почти с ненавистью:

– Ты не хочешь заниматься этим? Ты всегда была ненормальной. Хорошо, я все сделаю сам. Если ты такая бессребреница, какой хочешь казаться, если дело не в том, что ты просто-напросто не желаешь со мной делиться, – дай мне доверенность на управление всеми твоими делами и всем имуществом. Я обойдусь и без тебя… Послушай, я даже готов выплатить тебе какую-то сумму, что-то вроде отступного – потом, разумеется, когда эта бабкина идея принесет мне хоть какой-нибудь доход. О господи, ты же ни за что не справишься с делом самостоятельно! Ну почему, почему ты упрямишься?!

И он снова изо всех сил ударил дверью по цепочке – может быть, ничуть не надеясь ее порвать, просто давая выход бессмысленной злобе и болезненному разочарованию. А Даша, не в состоянии больше выслушивать все это, смотреть в искаженное ненавистью лицо, повернулась и опрометью бросилась в комнату. Пусть он делает что хочет, пусть ломает дверь и забирает все, что ему нужно… а что, что ему от нее нужно?.. она больше не может, не хочет, не будет его слушать! Ей в спину неслись еще какие-то слова, Игорь кричал что-то о Сергее Петровиче и о том, что он отплатит ей, что Даша пожалеет обо всем… ей было все равно.

Она с размаху ворвалась в комнату, роняя по пути вещи, что-то разбивая и задевая руками. Наступила ногой на острый, невесть откуда взявшийся осколок, но, почувствовав внезапную боль, не остановилась, а еще упорнее ринулась вперед, прорываясь сквозь полумрак комнаты, как сквозь невидимую, но преодолимую преграду. Только перед зеркалом Веры Николаевны она остановилась, глубоко вздохнула и со странным, вполне сознательным, отчаянным расчетом ударилась головой о гладкое стекло. Все закружилось у нее в голове, и в глазах у Даши вспыхнули тысячи алых солнц…

…она засмеялась, закинула руки за голову и, не поднимая опущенных век, потянулась, подалась к Марио всем телом. Тот накрыл Дашины ресницы длинными прохладными пальцами, нашел ее губы и прошептал так тихо – из уст в уста, от сердца к сердцу, – что она едва смогла расслышать его:

– Нельзя так долго смотреть на солнце. Ослепнешь…

– У меня же глаза закрыты, – возразила Даша.

– Все равно. Ты же видишь яркий свет, правда? И, наверное, пестрые круги и блики перед глазами… Видишь?

– Да, – созналась она. – И тебя тоже вижу – мысленно, конечно…

И тут же, приподнявшись на локте среди пахучего, пряного, чуть покалывающего кожу сена, на котором они лежали так беззаботно и привольно, она с каким-то болезненным, ревнивым любопытством спросила:

– А ты, Марио? Ты видишь меня? – и со страхом ожидала ответа, боясь признаться даже себе самой, насколько важен для нее этот ответ.

Он улыбнулся и притянул ее к себе – еще ближе, еще крепче.

– Я всегда тебя видел. Еще тогда, в Женеве, когда ты смотрела почти что сквозь меня, разглядывая одни только зарубежные чудеса на моем фоне – кем я был для тебя? случайным гидом, не правда ли? – еще тогда я видел тебя, ясно и отчетливо. И любовался тобой, и сходил с ума от любви…

Дашино сердце забилось быстрей, но тут же она заспорила с ним с искусственной строгостью:

– Это неправда. Мы не были влюблены друг в друга.

– Это правда. Мы просто не говорили об этом вслух. Мы еще не знали, как это называется… Я называл любовью совсем другие вещи, а ты… ты и вовсе не употребляла этого слова.