Олег Рой - Украденное счастье

Ссору, что произошла между ними в то утро, Анрэ запомнил на всю жизнь. Он примчался на зов Натали так быстро, что опередил карету «Скорой помощи», и с ужасом глядел на крошечное мертвое тельце в кроватке, среди заботливо вышитых руками двух княжон Горчаковых белоснежных пеленок. Рыдания вырвались из груди, и, всхлипнув, Анрэ упал в кресло. Все происходящее казалось ему кошмарным сном. Он пришел в себя лишь некоторое время спустя и с удивлением увидел, что Наташа не плачет, не бьется в истерике на соседнем диване, не пьет успокоительное. Его возлюбленная стояла у гладильной доски и методично водила утюгом по белоснежной льняной простыне.

– Что ты делаешь? – поразился он. – Неужели этим надо заниматься сейчас ?

– Нужно завесить большое зеркало, – бесстрастным тоном отвечала Натали. – А простыня помялась, пока лежала в шкафу. Я ее глажу.

– Но зачем это, зачем?

– Таков обычай. Когда кто-то умирает, надо вымыть полы и занавесить зеркала. – Она переступила с ноги на ногу по еще влажному паркету и вернулась к своему занятию. Вид свежевымытого пола почему-то напомнил Анрэ их первую близость, разбитый стакан, лужу воды на паркете… Да уж, сбылась примета, настало счастье, ничего не скажешь! Вот тебе и народная мудрость!

– Как ты можешь? – он сорвался на крик. – Как ты можешь оставаться такой спокойной, когда у нас только что умерла дочь? И эти ваши идиотские приметы и обычаи!.. Вечно вы, русские, придумываете что-то вечно живете в вымышленном мире, вместо того чтобы видеть и понимать то, что происходит вокруг. Таньюшка мертва – а у тебя в голове не смерть ребенка, а полы, зеркала и простыни!

На его крик примчалась из соседней комнаты встревоженная Ольга Петровна, но Анрэ это не остановило.

– Ты всегда была такой, – продолжал он. – Бесчувственной, бессердечной, жестокой. Теперь я понимаю, откуда взялись ваши большевики! У вас у всех просто нет сердца! Эта твоя проклятая Россия всегда была тебе дороже всего! Дороже ребенка! Дороже меня! Конечно, мы патриоты, мы «любим Родину»! Разве мы можем при этом еще полюбить какого-то занюханного швейцарца! Прощай!

Он сорвался с места и двинулся к выходу. Ольга Петровна кинулась было к нему, видно, хотела удержать, как-то успокоить, но Наташа остановила ее:

– Не надо, мама. Пусть идет. Пусть уходит навсегда. Я не хочу его больше видеть.

Но они все-таки увиделись, месяца два или три спустя. Анрэ, с тех пор с головой погрузившийся в учебу, как обычно, допоздна занимался в своей комнате. Около десяти часов вечера в дверь постучали.

– Кого там несет? – недовольно крикнул он. Жерве уехал на каникулы домой, и гостей Анрэ не ждал. – Открыто.

На пороге стояла Наташа. Та самая Наташа, которая не хотела никогда больше его видеть.

– Впустишь? – тихо спросила она и, не дождавшись ответа, прошла в комнату. Анрэ молча стоял и смотрел на нее. Натали была почти совсем прежней. Та же хрупкая фигурка, тот же сиреневый свитер с загадочной буквой F, те же непокорные пряди темно-русых волос. Вот только смешинка в медового цвета глазах пропала.

– Вот, зашла проститься перед дорогой, – проговорила она, пряча взгляд. – Поезд завтра утром, в девять двадцать шесть. Ты не хочешь меня видеть, да? Мне уйти?

– Ну, вообще-то… – только и сумел сказать Анрэ.

А потом была их ночь. Их последняя ночь.

Оба не сомкнули глаз ни на минуту. Они любили друг друга жадно, неистово, отчаянно, и блаженство обладания смешивалось с горечью непоправимой утраты. Оба понимали, что больше не увидятся никогда, и оттого, упав в изнеможении на подушки, тут же начинали разговор и все никак не могли наговориться. Говорили обо всем: об умершей девочке, о стольких счастливых днях, проведенных вместе в Берне, о далекой России, о тех, кто, на их несчастье, придумал государственные границы. Не говорили они только об одном – о своей любви. Эта тема по-прежнему оставалась табу для обоих, и ни разу слова признания не слетели с их губ – даже в ту, последнюю ночь.

Утром он поехал провожать ее на вокзал, помог Ольге Петровне справиться с немногочисленными чемоданами. Подача поезда задерживалась. Они стояли на перроне, не глядя друг на друга, и впервые не знали, о чем говорить. Ольга Петровна деликатно отошла в сторону и смотрела на плоскую крышу старого здания вокзала, на вокзальную площадь, на вязы, растущие по ее бокам, на яркие трамваи, весело бегущие по узким улочкам. Затянувшееся молчание угнетало.

Наконец подали состав, пассажиров пригласили занимать места. Ольга Петровна трижды поцеловала Анрэ, перекрестила, пробормотала что-то вроде: «Прости нас за все, Андрюша, храни тебя Господь!» – и торопливо шагнула в вагон. Наталья двинулась было следом за матерью, но вдруг обернулась, кинулась в объятия Анрэ и разрыдалась. Впервые за все время их знакомства он увидел ее плачущей. У него у самого к горлу подкатил ком, сердце словно сдавило в железных тисках. Не в силах вымолвить ни слова, он лишь все крепче и крепче прижимал ее к себе. До тех пор, пока седоусый начальник состава буквально не оторвал их друг от друга и не помог беспамятной от горя Наташе забраться на подножку уже тронувшегося поезда.