Олег Рой - Улыбка черного кота

Антон все видел и очень переживал за отца, однако мог приезжать к Николаю Васильевичу лишь изредка, когда это позволяли его дела и семейные обязанности, что случалось весьма нечасто. Сам же Житкевич-старший никакой инициативы к общению с Антоном не проявлял, и сын с отцом все более и более отдалялись друг от друга.

Однажды в субботу утром Антон отправился с Костиком на прогулку. Светлана еще спала: она любила допоздна засиживаться перед телевизором и вставала после таких ночных бдений лишь к обеду.

Антон, стараясь не шуметь, накормил сына завтраком, одел его, и они, взяв санки, тихо вышли за дверь. Снега в том году было много, и молодой отец, усадив Костика в санки, двинулся по знакомому бульвару, мимо детского сада, куда надо было уже скоро оформлять ребенка, через запорошенный белой поземкой сквер. Такая прогулка не мешала Антону думать о наболевшем: сын что-то лепетал, а его отец, двигаясь медленным, широким шагом, в это время прокручивал в голове возможные варианты решения своих проблем.

Они уже дошли до широкой магистрали, когда Антона вдруг осенило: он больше не может вариться в собственном соку, решать все вопросы самостоятельно. Он должен, просто обязан немедленно поговорить с кем-нибудь о своих делах. Ему нужен совет старшего, рассудительного и мудрого товарища. Отец был не в счет – его самого нужно теперь поддерживать. А вот профессор Лаптев…

Имя, так неожиданно всплывшее в памяти, подтолкнуло Антона к решительным действиям. Он не успел еще сформулировать для себя мысль: «Вот кто мне сейчас нужен!» – а его рука уже поднялась в высоком жесте. Он быстро погрузил малыша и санки в подкатившую машину, назвал адрес Ивана Петровича, и такси помчалось в сторону Ленинского проспекта.

Разумеется, ранним субботним утром профессор оказался дома и несказанно обрадовался неожиданному приходу Антона. У него, как обычно в каникулы, гостила любимая внучка. Настенька уже давно стала школьницей. Она обрадовалась, увидев малыша, заботливо помогла раздеть Костика и повела его играть в свою комнату. Мужчины получили свободу и смогли спокойно поговорить.

В аскетичной, но стерильно чистой холостяцкой кухне профессора Антон расслабился. Иван Петрович быстро приготовил для гостя несколько аппетитных тостов с сыром, поставил перед ним чашку ароматного кофе и уселся напротив. Антон давно уже отвык от того, чтобы за ним кто-то ухаживал, и эти простые и гостеприимные жесты старшего друга вдруг ввергли его в состояние, близкое к слезам. Только теперь он понял, как истосковался по нормальному общению, по теплу и заботе близких людей, по дружескому участию. Он и не подозревал, что сможет так открыться перед Иваном Петровичем, так распахнуть перед ним все тайники души, так подробно рассказать о наболевшем.

Не замечая, как бежит время, он поведал старому профессору о состоянии отца, о его депрессии после смерти матери. Рассказал и о том, что сам тоже близок к отчаянию, потому что запутался в своих семейных делах. Он не знал, как помочь отцу, прежде такому умному и сильному, – Антон вообще искренне недоумевал, как такие превращения могут происходить с людьми. Он не знал, как справиться с тоской по матери, которая столько лет незаметно опекала его и гордилась им.

Не знал он и что теперь делать со своей не прошедшей, но запутавшейся в каких-то силках любовью. Рассказывая Лаптеву о жене, о том, что у нее какие-то другие интересы в жизни, непонятные ему, Антону, он ни словом не пожаловался на Светлану. Утаил, что она бесконечно ноет, раздражается, сердится на них с Костиком… Но сказал профессору, что жена его, видимо, не создана быть домохозяйкой. Простая работа по дому, уход за ребенком – все это вызывает у нее отвращение, может быть, даже протест. Она настаивает на том, что муж должен ей помогать, и это требование, конечно, справедливо; Антон старается изо всех сил. Но если он полностью возьмет на себя обязанности по дому, то ничего не успеет сделать в науке, и это отразится не только на его карьере, но и на благосостоянии семьи, на финансовом положении той же Светланы… Ведь ему еще два года учиться, а халтурить в медицине нельзя.

Иван Петрович внимательно слушал Антона, ни словом не перебивая его и только время от времени кивая головой в знак того, что он все понимает. У себя дома профессор еще больше походил на старого доброго волшебника; его бородка оставалась все такой же безукоризненной, какой запомнил ее Антон при первой встрече на ВДНХ (только он ее слегка укоротил, и от этого как будто стал моложе), глаза – все такими же внимательными и лукавыми, улыбка все такой же приветливой. На фоне аккуратной и чистенькой кухоньки, где все необходимое хозяйственное оборудование было сокращено до минимума и тем не менее отвечало несколько даже изысканным вкусам хозяина, Лаптев казался Антону самым лучшим в мире слушателем.