Сью Кид - Тайная жизнь пчел

Августа подняла руку и ущипнула себя под очками за переносицу.

— И поэтому ты убежала? Я кивнула.

— Вдобавок мы с Розалин попали в неприятную историю в городе, и я знала, что если останусь, Т. Рэй меня просто убьет.

— Что за неприятная история?

Мне не хотелось продолжать. Я смотрела в пол.

— Речь идет о том, как Розалин получила синяки и рану на голове?

— Все, что она собиралась сделать — зарегистрироваться для выборов.

Августа прищурилась, словно старалась что-нибудь понять.

— Значит, так, начни с самого начала, ладно? Расскажи мне, что произошло. И не спеши.

Я, как могла, рассказала ей все печальные подробности, стараясь ничего не упустить: Розалин, тренирующаяся писать свое имя; трое мужчин, насмехающихся над ней; как она сплюнула им на ботинки.

— Полицейский отвез нас в тюрьму, — сказала я и услышала, как странно прозвучали эти слова. Можно только вообразить, насколько странно они звучали для Августы.

— В тюрьму? — сказала Августа. Она словно обмякла. — Они посадили вас в тюрьму? Каково было обвинение?

— Полицейский сказал, что Розалин напала на тех людей, но я была там и знаю, что она лишь защищалась. Вот и все.

Подбородок Августы напрягся, а спина распрямилась.

— Как долго вас там продержали?

— Я пробыла там совсем недолго. Т. Рэй приехал и забрал меня, но Розалин они не отпустили. А затем эти люди вернулись и избили ее.

— Матерь Божья, — сказала Августа. Ее слова повисли над нами. Я подумала о духе Марии, рассеянном повсюду. Ее сердце — красная чаша, наполненная яростью, скрытая среди обыкновенных вещей. Не об этом ли говорила Августа?

— Ну и как же она в конце концов выбралась? Иногда нужно просто сделать глубокий вдох и выложить все начистоту:

— Я пошла в больницу, куда ее привезли, чтобы наложить швы, и вывела ее оттуда так, что полицейский не заметил.

— Матерь Божья, — сказала она уже во второй раз. Августа встала и сделала круг по комнате.

— Я бы никогда не стала этого делать, если бы Т. Рэй не сказал, что мужчина, который бил Розалин, — самый ярый ненавистник цветных на свете и с него станется вернуться, чтобы ее убить. Я просто не могла ее там оставить.

Это было страшно — то, как мои секреты разлетелись по комнате, словно бы мусоровоз, сдав назад, вывалил все свое мерзкое содержимое посреди комнаты, и Августа должна теперь это разгребать. Но это не сильно пугало меня. Больше всего пугало то, как она откинулась на стуле и глядела в окно, скользя взглядом по моей макушке, глядя в никуда, в пустой воздух. И ее мысли — непостижимая тайна.

У меня горела шея.

— Я не хочу быть плохой, — сказала я и посмотрела на свои руки, сложенные вместе, как на молитве. — Но я не могу ничего поделать.

Я было решила, что уже выплакала все слезы, но они вновь покатились у меня из-под век.

— Я делаю все не так. Я все время вру. Не вам. Нет, вам тоже — но только когда иначе никак. И я ненавижу людей. Не только Т. Рэя, но многих еще. Девочек в школе, а они ведь не сделали мне ничего плохого — только не обращали на меня внимания. Ненавижу Уиллифред Марчант, тибуронскую знаменитость, а ведь я даже с ней не знакома. Иногда ненавижу Розалин за то, что из-за нее чувствую себя неловко. И когда я вначале жила здесь, то ненавидела Июну.

Нас затопила тишина. Она поднималась, подобно воде. Я слышала рев в своей голове, шум дождя — в ушах.

Посмотри на меня. Положи свою руку поверх моей. Скажи что-нибудь.

К этому моменту из носа у меня текло так же, как и из глаз. Я хлюпала, вытирала щеки, не в силах заставить свой рот прекратить выплевывать все эти страшные вещи о себе. Когда я все скажу… ну, если она сможет и тогда меня любить, если она сможет сказать: Лили, ты все равно уникальный цветок, выращенный на Земле, тогда, возможно, я смогу посмотреть в зеркала ее гостиной, чтобы увидеть реку, сверкающую в моих глазах, чистую и ясную реку.

— Но все это — просто ничто, — сказала я. Я встала на ноги, желая куда-нибудь скрыться, но скрыться было некуда. Мы были на острове. Голубой остров в розовом доме, где я призналась во всем и теперь надеялась, что меня не швырнут в море.

— Я…

Августа смотрела на меня. Она ждала. Я не знала, смогу ли это вымолвить.

— Я виновата в ее смерти. Я… я ее убила.

Я зарыдала и упала на колени. Я впервые говорила подобные слова другому человеку, и их звук расколол мне сердце.

Может быть, один или два раза за всю свою жизнь вы услышите шепоток духа тьмы, голос, вещающий прямо из преисподней. У него вместо губ бритвенные лезвия, и он не успокоится, пока все вам не выскажет. Стоя на полу на коленях, не в силах унять дрожь, я слышала его совершенно ясно. Он сказал: Тебя никто не любит, Лили Оуэнс. Никто. Кто бы смог тебя любить? Кто вообще в этом мире смог бы тебя любить?