Ингрид Нолль - Прохладой дышит вечер

Да, все это замечательно, но только если эта компания всю ночь будет веселиться, то Бернхарда мы похороним еще не скоро. Что-то я не пойму, что у Коры на уме.

— Знаешь что, — обращается Кора к Феликсу, — давай так: встречаемся около семи во дворце, наверху, в апартаментах Оттенриха. Если приедем пораньше, припаркуемся без проблем, пивка попьем, пока спектакль не начнется.

Феликс убегает. Странно он себя ведет, когда Кора рядом, как дурачок какой-то неуклюжий.

— Ой, как все здорово получается! — ликует внучка. — Сейчас погрузим кое-кого ко мне в багажник, и сегодня ночью Марио покажет, на что он способен.

Ну нет, вот еще. Слыхано ли, среди бела дня выносить из дома покойников и грузить их в машину, которая потом еще часами будет стоять на какой-нибудь переполненной стоянке. Завтра, завтра, завтра, и баста.

Как только Кора за порог, я, обгоняя Хуго, занимаю софу.

— Какая женщина! — восхищается он вслед моей внучке. — Но ты, Шарлотта, была еще красивей, и прежде всего — чувствительнее.

Он целует мою руку и вдруг начинает убирать грязную посуду. К сожалению, все заканчивается как в пословице — заставь дурака Богу молиться, он себе лоб расшибет. Хуго поставил все тарелки и блюдца в одну стопку, и, естественно, они рушатся на пол. Ну что делать, приходится вставать, брать веник и совок, а этот хитрец тем временем мгновенно оказывается на моей заветной софе. Ох, зла на него не хватает! В отместку я высыпаю осколки из совка ему на живот.

А он только ухмыляется:

— Ну, ну, Шарлотта, в твои-то годы гневаться из-за всяких пустяков! Кстати, у Эдгара Аллана По есть одна такая история…

Тут вдруг лицо его апоплексически краснеет.

Вообще-то я не очень верю в загробную жизнь, но порой мне чудится, что где-то вокруг меня обитают мои покойные родители, братья и сестры, наблюдают за мной, наверное, помогают мне. С Альбертом мы неслышно общаемся вот уже много десятилетий. «Каково, братец, как тебе моя жизнь? А дети мои тебе нравятся? Ах, вот оно что, они тебе чужие… Да, ты знаешь, мне иногда тоже…» Интересно, может, и я вот так когда-нибудь незримо буду виться вокруг моих потомков, может, и они будут слышать мой шепот в шелесте листьев, в полете птицы, почувствуют меня в запахе роз. Хочу раствориться в ветре и воде, стать облаками и светом, хочу сопровождать и оберегать своих близких и любимых. Но по здравом размышлении мне все это, конечно, представляется абсолютными небылицами. И уж тем более я никак не могу представить себе, что кто-то из нас после этой грешной земной жизни может попасть в рай.

Мне нравится, как в восточных странах по древней традиции почитают предков, но вот реинкарнация — это отвратительно. Еще раз все сначала — ой, нет, не надо! А потом еще, не дай бог, превратиться в какого-нибудь склизкого ничтожного земляного червя или ненасытного стервятника, который питается всякой падалью.

Вчера впервые в жизни я сорвала свою дочку с работы. Она бросила группу беременных дамочек, которые продолжили, как толстые жуки, барахтаться на матах без нее. Ох, как она на меня накинулась, когда узнала, что Хуго не может внятно говорить и только бормочет что-то нечленораздельное.

— Сколько раз я тебе говорила: заведи себе домашнего врача!

А вот теперь ей пришлось дергать своего знакомого доктора и гнать его ко мне домой.

Хуго мгновенно стало лучше, как только его накачали таблетками от давления. Сердечного приступа, к счастью, удалось избежать, просто кровоснабжение мозга на короткое время прекратилось.

Больной изо всех сил отказывается от больницы и от обследования, весь день валяется на моей софе и со страху убеждает публику, что ему гораздо лучше.

Алиса, радость моя, несколько меня ободрила:

— Знаешь, я поняла, что пожилые люди в больнице очень сдают. Они любят свою домашнюю постель и ненавидят чужие лица. Найми сиделку, пусть приходит ежедневно, давление ему измеряет, моет, ну, кормит еще, может быть. Ты-то, Шарлотта, сама уже с этим не справишься.

Меня, между прочим, чужие лица тоже не радуют. Я бы с радостью обошлась без всяких медсестер, врачей, домработниц, разносчиков еды, к тому же муж мой Бернхард все еще лежит в подвале. На что мне чужаки в моем доме?

Я почти уверена, что Хуго умрет раньше меня. Он меня старше, да и вообще — мужчины уходят в небытие раньше нас. Как, интересно, я переживу его кончину? Разве он мне не дороже всего на свете? Иногда мне кажется, я осталась жива только потому, что ждала его, но, с другой стороны, сколько сил мне стоило это ожидание… Может, жила бы себе, горя не знала, если бы не тряслась над каждым его письмом, не таяла от каждого его звонка, не мечтала, что вот он придет и останется со мной.