Владимир Соколовский - Райотдел

Здравствуй, Виктор Николаич! Если там, за пределами, что-то есть — значит, увидимся…

Незнакомец сидел и ждал его на детской площадке, у песочницы.

— Далеко с утра бегал? — осведомился он.

— На кладбище ходил… — нехотя ответил Носов.

— А зачем ты туда ходил? Значит, чуешь вину-то свою, чуешь!

— Какая там вина… Жил, небо коптил — вот тебе и вся вина. Хотя… тоже немало!..

— Ты не виляй! Отвечай: узнал меня или нет?

— Да что ты пристал ко мне! Разве это так уж важно: узнал, не узнал? Что мне в том за необходимость! Пусть все будет так, как должно быть.

— Выпить не хочешь сегодня? Пошли вниз, я захватил.

— Нет, нынче решил обойтись. Ты знаешь… — он неловко улыбнулся, — я ведь чистое с утра надел…

Седьмого марта была пятница, праздник, таким образом, падал на выходные. И, как всегда, последний день недели выдался особенно суматошным.

Надо заниматься Волощаком. Допросить некую девицу Копыркину — она как раз была у них в гостях, когда Волощак ударил ножом сожительницу. В тот же вечер Копыркина чего-то нахулиганила и получила пятнадцать суток. Носов позвонил в спецприемник, чтобы ее не выводили сегодня на работу. И, уже собираясь уходить в суд, поздравил с праздником Машу Кирееву. «Мишенька, ой, родной, спасибо! Ты бы зашел к концу-то дня, я бы тебя маленько угостила». — «Боюсь, тетя Маша, не найду времени». — «Жалко, жалко… счастливо тебе, родной».

Носов шел уже по коридору, когда из кабинета высунулся Фаткуллин и крикнул вдогонку:

— Мишка! Тебя к телефону какой-то хрен зовет!

Надо же — вернули прямо с дороги. Интересно, в чем же ему сегодня не повезет?..

— Да. Следователь Носов слушает.

— Миша, Михаил, это ты, милый? Здравствуй, дорогой, это Мухин звонит. Что, не узнал, негодник, прогульщик? Думаешь, забыл, как ты с лекций сбегал? Помню, все помню…

Боже мой. Федор Васильич! Декан факультета! Вот тебе и «какой-то хрен». Звонок из совсем другой жизни. Здравствуй, здравствуй, хромоногий доцент, дорогое воспоминание… На левой ноге у Мухина от колена шел протез, а декан был еще и грузноват, двигался медленно, неуклюже, громко стуча палкой. Читал он историю политических учений, читал очень неплохо, любил на лекциях порассуждать на отвлеченные темы, воспарял, отвлекался — что говорить, преподаватель он редкий. Со студентами был шумно-либерален, на экзаменах склочно препирался из-за шпаргалок, на выпускных банкетах отчетливо и молодцевато напивался, сверлил тогда глазами девчонок и громогласно сокрушался об отсутствии той части ноги, что осталась когда-то на фронте… Его любили на факультете — он старался все-таки, чтобы все там было по-человечески, по-доброму — спасал ребят от репрессий неутомимых общественников, выхлопатывал стипендии, помогал пособиями… Носов никогда не был его любимчиком, не писал у него курсовых, близко они никогда ни в чем не сталкивались…

— Было, было время, Федор Васильич. Вы по делу звоните или просто так, соскучились, вспомнили вдруг?

— Ну, вот… Ладно, слушай — дело к тебе действительно есть. Вот что… ты Григорь Саныча Морсковатых не забыл еще?

— Как же, как же… Обижаете, Федор Васильич.

Морсковатых заведовал кафедрой истории государства и права; сам Мухин тоже числился на этой кафедре. Григорь Саныч читал лекции по зарубежной истории на первом курсе, и читал отлично. Таким он и остался в памяти: чудаковатый доцент-очкарик, выпускник столичного университета, послевоенный аспирант — тогда научные кадры подбирались еще довольно тщательно. Имел он два ранения, орденишко, медали — однако вряд ли кто на факультете относился всерьез к его фронтовому прошлому: долговязый, с гнусавым нараспев голосом, московским выговором — очень уж он сильно смахивал на тех анекдотических ученых, что бродили по книгам и экранам еще со времен жюльверновского Паганеля и от всяких воинских дел отстояли весьма далеко.

Кандидатскую он защищал по древним временам, чуть ли не по государтсву Урарту, затем переключился на средневековье, выдал монографию по праву западноевропейских стран в раннефеодальный период и собирался, в период окончания Носовым университета, защищать докторскую.

«Обогнал меня Гришка!» — кряхтел Мухин, друг Морсковатых еще со студенческих лет, с МГУ. Самому ему не повезло с докторской: философ, либерал, идеалист, он уже с опубликования проекта начал развивать положения новой Программы партии о переходе к коммунизму — стал писать статьи о том, как отомрет принуждение, право вообще, государство и все перейдет в руки общественности. Захваченный идеей, он написал диссертацию довольно скоро и представил ее в некий совет, — но дальше события развивались довольно мрачно: покуда она там лежала и ждала движения, пришло строгое указание: все научные исследования и разработки, связанные с возможностями и путями перехода к самому светлому будущему, временно прекратить, книг на данную тему не печатать, диссертаций к защите не принимать. Так Федор Васильич погорел, а Григорь Саныч, избравший темой верняк, оказался на коне.