Пол Бейти - Продажная тварь

— Только не говори «французский поцелуй», — предупредила меня Марпесса. — Говори «долбиться в десны» или «сосаться». Иначе ты выглядишь неискушенным мальчиком.

Отец же, вместо того чтобы следить за дорогой, все время оборачивался, подглядывая за нами через маленькое окошко, саркастически закатывая глаза, наблюдая за моей техникой ласкания груди, хмыкал, когда во время поцелуя от тряски дергалась моя голова, и делал общепонятный знак «Выеби ее уже», снимая руки с руля и изображая одной рукой вагину, а указательным пальцем другой тыкал в нее туда-сюда, туда-сюда. Учитывая, что единственным доказательством его сексуальных отношений с кем-то не из его класса был я, папаша, конечно, нес полную фигню.

Автобус, поездки в пикапе, путешествие верхом в Театр Болдуина. Бо́льшая часть наших отношений проходила в движении, просто удивительно.

Марпесса закинула ноги на руль и прикрыла лицо потрепанной книжкой «Процесс» Кафки. Точно не знаю, но хотелось бы думать, чтобы спрятать улыбку. У многих влюбленных есть песни, которые становятся своими. А у нас были свои книги, свои любимые писатели, художники, немые фильмы. По выходным мы валялись голые на сеновале: стряхивая со спин друг друга куриные перышки, мы вместе листали «L. A. Weekly». Когда в музее искусств округа Лос-Анджелес проходили выставки Герхарда Рихтера, Дэвида Хаммонса, Элизабет Мюррей или Баския, кто-то из нас тыкал пальцем в рекламу и говорил: «Гляди: будут показывать наше масло на холсте». Мы часами перебирали подержанные видеокассеты в магазине «Amoeba Records» на бульваре Сансет, потом кто-то нарывал «На западном фронте без перемен» и говорил: «Гляди-ка, они оцифровали нашего Ремарка», — а потом предавались петтингу в отделе гонконгского кино. Но Кафка всегда был нашим главным гением. Мы по очереди читали вслух «Америку» и «Притчи», иногда — на непонятном нам немецком, и сопровождали чтение переводом со свободными ассоциациями. Иногда добавляли к текстам музыку и заряжали брейк-данс под «Метаморфозы» или медляк под «Письма к Милене».

— А помнишь, ты сказала, что я похож на Кафку?

— То, что ты сжег свои паршивые стишки, вовсе не означает, что ты хоть чем-то похож на Кафку. Когда он бросал свои работы в огонь, его пытались остановить, а я сама поджигала тебе спички.

Туше́. Двери автобуса открылись, и салон заполнился запахами океана, нефти и птичьего помета. Я подзадержался на нижней ступеньке, притворяясь, словно не мог вытащить доску.

— Как там Хомини?

— Все в порядке. Не так давно пытался покончить с собой.

— Больной на всю голову.

— Да, ничего не поменялось. Знаешь, у него скоро день рождения. У меня есть идея, но понадобится твоя помощь.

Марпесса откинулась назад, положив книгу на второтриместровый животик.

— Ты что, беременна?

— Бонбон, хватит уже.

Она злилась, а я стоял и улыбался. Не помню, когда в последний раз она называла меня Бонбон. Пусть не самое крутое прозвище, но максимально близко к уличному погонялу. В детстве я прослыл счастливчиком. Я никогда не болел болезнями, типичными для детей гетто. У меня не было синдрома тряски младенца. Меня обошли стороной рахит, стригущий лишай, серповидоклеточная анемия, тризм челюсти, диабет первого типа и «гебадид». Хулиганы могли побить моих друзей, но меня не трогали. Полицейские никогда не заносили мое имя в свои блокноты и не применяли ко мне удушающий захват. Меня не забывали в машине на неделю. Не принимали за пацана, который застрелил или изнасиловал, стучал, обрюхатил, совратил, домогался, не выплатил долг, проявил неуважение, пренебрег или каким-либо другим образом поднасрал людям. Кроличья Лапка, Звездный Мальчик, Четырехлистный Ублюдок — ни одно из этих прозвищ долго не продержалось. Но однажды, когда мне было одиннадцать, отец засунул меня на конкурс по правописанию, организованный ныне почившим изданием «Информационный бюллетень Диккенса», настолько «черным», что он выходил на черной бумаге с белым шрифтом, и тексты выглядели примерно так: «Беложопый Городской Совет Одобрил Увеличение Бюджета»… В финал вышли я и Накешья Реймонд. Ей досталось слово «омфалоскепсис» [112] Омфалоскепсис — созерцание собственного пупка. , а мне — «бонбон» [113] Карамелька ( фр .). . С тех пор, до того самого дня смерти отца, я только и слышал: Бонбон, сделай за меня ставки. Бонбон, подуй на «кости». Бонбон, сдай за меня экзамены. Бонбон, поцелуй ребенка. Да, а когда отца убили, люди начали меня сторониться.