Елена Токарева - Иероглиф

– Вам что, девочки, прикус исправить или погадать на женихов? – приветливо спросила администратор, дама средних лет в кисейном платье, через которое просвечивали полные ляжки. На меня она не обратила никакого внимания, не сличила меня с портретом на вывеске. Наверное, Машка была права: то была наша типичная современница.

– А у вас гадальный салон? – спросила бойкая Маша.

– У нас любые услуги, которые помогают человеку улучшить свою судьбу. Мы можем изменить имидж в лучшую сторону, найти ваш стиль, исправить недостатки внешности и, наконец, погадать…

– Кто это у вас на вывеске? – задала Маша каверзный вопрос, глядя в глаза администратору.

– Это… это, в общем, дочка нашего бывшего мэра города… демократа. Мы эту вывеску в прошлом году повесили, когда еще было актуально. Но сейчас заменим ее на дочку нынешнего мэра. Последний день висит.

– А она вам разрешила? – строго спросила Маша.

– Кто? Дочка прежнего мэра? Так ее уже давно нет в стране. Они ведь сразу, как власть получают, отправляют своих детей за границу, и они больше в Россию не возвращаются. Он и сам уехал. Бежал. Так что по рукам нам никто дать не может. А личико такое… типичное. И зубы кривые.

– Где вы взяли эту фотографию?

– Понятия не имею, где взяли. Вспомнила! Она сама нам продала свою фотографию. Она сказала: «Я дочь бывшего мэра».

– Так и сказала? – спросила я.

– Да. Она так сказала.

Женщина пожала плечами. Мол, а что особенного?

Я оглянулась на Машку – ей тоже не понравилась эта история. И мне не понравилась эта история. Была она с душком. С одной стороны, я поняла, что папу в Городе ненавидят и обзывают «дерьмократом» и «жыдом». С другой – кто-то зарабатывает на мне деньги. Кто-то ходит по городу и представляется мною…

– Нам погадать, – решительно заявила Маша. – На кофейной гуще.

– Записываю вас на послезавтра. Сегодня нет специалиста по гуще.

– А завтра нельзя?

– Ни завтра, ни сегодня никак. На гуще гадает сама мадам. А на карты все места заняты. Время тревожное, все хотят знать будущее. От клиентов нет отбоя. Вносите задаток?

Я достала из сумочки десять долларов. Приемщица поморщилась: много даете. Рубль упал, и сумма в десять долларов казалась ей явно преувеличенной.

– Ну, вот вам два флайера, пообедайте в нашем кафе «Добрый повар», – предложила администратор. – Кто от нас – тем кофе бесплатно.

– Вот развернулись за твоей могучей спиной! – выдала Маша, едва мы вышли на улицу. – Чувствуется, что эта Света оказалась хорошим продюсером…

– А ты уверена, что эта мадам – та самая Света?

– У меня нет ни малейшего сомнения, – заявила Маша.

Мы с ней чудесно пообедали. И все говорили, говорили, будто купались в светлой воде.

Что же произошло с нами и почему так резко и вдруг? Про то, что папа проиграл, я узнала из теленовостей, находясь еще в Париже. А про то, «как» он проиграл и «почему» – я не узнала. Когда меня отправили в изгнание, я еще была подростком. Мозгом я мало что понимала. Можно сказать, почти ничего. Но я умела чувствовать. Папу любили в Городе. Папины портреты полотенцами качались на электрических проводах. Папа в галстуке-бабочке и клетчатом пиджаке улыбался как народный артист. Папа-то и создал образ нового человека. Открытый, образованный. Стильный пиджак, галстук, обворожительная бесхитростная улыбка. В советские времена таким был Гагарин, а потом – мой папа.

Без него и без мамы не обходилась ни одна театральная премьера, ни одна выставка, ни одно празднование. Они были самой светской парой нашего города. Тогда про папу писали: «Сливка – Колумб нашей демократии».

Я пила сок папиной популярности. Я качалась на маминых каблуках, в мини-юбке и улыбалась красными губами прекрасному миру. Счастье лилось из каждой подворотни.

Вскоре мама прилетела в Париж не одна, а с папой. Папа был бледен и все время хватался за сердце. «Нас кинули, – определила мама. – У папы нет перспектив на реставрацию. Им всем наплевать на демократию, они все хотят разворовывать собственность. А теперь, когда отец ее не сторожит, всякий подонок может присосаться к собственности и приобрести ее за бесценок».

Тот банк, который финансировал мое проживание в частной школе во Франции, сразу отказал папе в деньгах, как только папа потерял власть. И главное, что я поняла: случившееся с папой – фатально. Он безвозвратно утратил все. Это я прочитала на мамином лице. И то, что мать не дала мне в нашем городе ни одной наводки, к кому можно обратиться за советом и помощью, ни одного адреса не оставила из прежних, ни тем более новых знакомых – это тоже было показательно. Теперь мы были отверженные. Мать даже не сказала, где брать деньги, когда они закончатся.