Мари Осмундсен - Земные заботы [Сборник]

Мария протянула ей руку. Хабиба тяжело поднялась со стула.

И они вдвоем отправились немножко прогуляться перед сном. Вышли в коридор и стали ходить до входной двери и обратно.

Они не могут поговорить между собой, да и о чем говорить! Хорошо уже, что можно выказать ласку и дружеское участие — элементарные чувства, которые выше слов, выше национальных различий, выше социального положения. Взявшись под руку, медленно несут они по коридору свои тяжелые животы.

Вот они проходят мимо крошечной дежурки, где две акушерки склонились над столом, на котором среди историй болезни и различных карточек стоят две чашки с кофе. Идут мимо шкафов и столиков на колесах, мимо банкетки, мимо палаты, где уже погашен свет.

А вот акушерка везет детскую кроватку на высоких ножках. Следом идет взволнованный молодой человек. На нем белый халат, на шее клетчатый шарф.

— Где я могу позвонить? — спрашивает он, нервно озираясь.

— В самом низу, у главного входа, там есть автомат, — отвечает акушерка.

Он рванулся к двери.

Мария сразу же узнала его. Это Эрик Эриксен, муж Гертруды.

— Посмотрите, какой чудесный малышка, — говорит акушерка. — Его только что извлекли на свет при помощи кесарева сечения, и папаша, видели, побежал оповещать весь мир о его рождении.

Полуприкрытый одеяльцем, лежит самый прекрасный новорожденный на свете. Правильной формы головка, светлые шелковистые волосики, пухлые розовые губки. Он покряхтывает и пытается сосать свой кулачок. Потом начинает плакать, жалобным тоненьким голосочком. Акушерка осторожно поднимает его и прижимает к своей груди. Ребенок тут же затихает. Она баюкает его, мурлыча какую-то песенку. Хабиба и Мария смотрят на них как завороженные.

— А что с матерью? — спрашивает Мария. — Я ее знаю. Мы вместе лежали на сохранении.

— Ее отвезли в реанимацию.

— А отец не вернется?

— Пойдет домой спать.

— А как же будет с маленьким?

Она надеется, что акушерка спросит, не хочет ли она посидеть с ним ночь.

— Его поместят в послеродовое отделение вместе с другими новорожденными.

— А если он ночью будет плакать?

— Тогда его перепеленают и дадут сладкой водички.

Мария не может отвести глаз от маленького Эриксена.

Ведь еще какой-нибудь час назад он находился в укрытии, в уютной темноте материнского чрева. Каково-то ему будет одному, в жесткой кроватке, окруженному воздухом, светом и пеленками — вещами, совершенно ему незнакомыми? Время от времени кто-нибудь поднимет его и поменяет пеленки. Перепеленает человечка, чья связь с окружающим миром до сих пор осуществлялась лишь через соединявшую его с матерью пуповину.

Новорожденный снова закряхтел. Акушерка подняла его и прижала его влажную головку к своей шее. Он успокоился, немножко еще покряхтел и замолк. Даже это чуждое ему существо может дать ему ощущение покоя и уюта, просто прижав к себе.

Акушерка пристроила малыша поудобнее под одеяльцем. Он не проснулся и продолжал спать, как спал девять месяцев в мамином животе.

— Ну, мы покатили дальше, — говорит акушерка, толкая кроватку. — Не стоять же нам тут всю ночь!

Марию от волнения даже пот прошиб. Возьмите меня с собой! Разрешите посидеть с ним ночь! Ну хоть пока Гертруда не очнется от наркоза! — взывала она мысленно им вслед.

И вот они стоят, две пациентки, высокая и коротенькая, в собственных халатах и больничном белье. Непричесанные. Одна в шлепанцах, другая в босоножках. Обе в белых гольфах, которые сползают на щиколотки.

А детская кроватка уезжает от них все дальше и дальше.

Когда Мария заходит в дежурку, чтобы взять полученное на ее имя письмо, Баська разговаривает по телефону. По-польски. Мария уже заметила, что Баська не упускает возможности поболтать по телефону, если она не очень занята в отделении и особенно если нет на месте старшей сестры. Вот и сейчас она что-то говорит на своем непонятном языке, рисуя пальцем на оконном стекле.

Вернувшись в палату, Мария забралась в постель и вскрыла конверт. Захариас в Сёндре-Стрёмфьорде. Их ансамбль каждый вечер играет в отеле. Они пытаются писать свои собственные песни, но пока им это не очень удается. Он шлет тысячу приветов от всех своих товарищей.

Читать его письма легко. Почерк у него крупный, правильный и отчетливый.

— Чего ты вбила себе в голову, будто с твоим ребенком непременно что-то неладно, — говорит Сигне, откладывая в сторону справочник по керамическим работам.