Доминик Менар - Небо лошадей

— Мадам! — Потом еще раз уже настойчивее.

На какое-то мгновение мне захотелось побежать, броситься вперед, ускользнуть от них, но я боялась, что ноги не удержат меня, и остановилась. Я медленно повернулась. Женщины встали и смотрели на меня, а одна из них направлялась в мою сторону, ведя за руку девочку в розовой кофточке, это была ее мать, теперь я вспомнила, что видела их вместе на празднике. У ребенка было выражение ужаса на лице, но мать, казалось, была вне себя и в то же время торжествовала, как будто могла наконец объяснить то недоверие, которое я всегда у нее вызывала. Она остановилась в нескольких шагах от меня — я слышала, как тяжело она дышит, и видела седину у корней ее волос, наконец она потребовала:

— Дайте руку, мадам, руку с печеньем.

Мне не оставалось ничего, кроме как подчиниться; печенье снова выскользнуло и упало в пыль, оставив липкими мои пальцы, рукав свитера задрался и обнажил браслет. Тогда женщина вскрикнула и схватила меня за руку, уже не заботясь ни о какой вежливости и не обращая внимания на ребенка, прятавшегося за ее ноги. Она повернула цепочку на моем запястье, оцарапав кожу, чтобы увидеть пластинку с гравировкой. Я даже не подумала прочитать, что на ней было, но она прочитала написанное имя высоким, дрожащим от гнева и ликования голосом.

— Это вы? Так это вы?

Я не знала, что ответить, слезы застилали глаза и текли по щекам, тогда она сказала:

— Ну, я даже не думала, — и уже тише добавила: — теперь уже слишком поздно рыдать.

Двумя руками она повернула браслет на руке, чтобы найти застежку, открыла ее и сдернула с меня украшение. Мне неожиданно стало холодно, и смутно подумалось, что она должна была почувствовать это, когда коснулась моей кожи. Совсем тихо я произнесла:

— Я нашла его, уверяю вас, я нашла его.

Видя, что я плачу, девочка тоже залилась слезами, мать положила руку ей на голову, чтобы успокоить, и гневно смотря на меня, крикнула:

— Вы лжете. Я не знаю, он ли вам его дал или вы сами его украли, я даже не хочу этого знать, но я сдам вас в полицию. И вас, и его. Какой позор, подумали бы о вашем сыне, о вашем муже.

Она удалилась. Девочка продолжала оглядываться, а женщины возле песочницы молча разглядывали меня. Я повернулась и бросилась бежать. Меня слепили слезы, а ноги подкашивались, как я и боялась. Споткнувшись, я упала на асфальт, ободрав ладони, но встала и побежала дальше. Я закрывала лицо руками, чтобы оборачивающиеся прохожие, любопытные соседи, свесившиеся из окон, не смогли узнать меня, — о, как я хотела исчезнуть, растаять, стать навсегда невидимой для их глаз.

Только переступив порог квартиры, я сразу ощутила пустоту и тишину. Я застыла, затаив дыхание и прислушиваясь. Я положила ключи на комод, но не осмеливалась зайти внутрь, не осмеливалась даже закрыть дверь в страхе остаться наедине с этой пустотой. Мне понадобилось много времени, чтобы наконец закрыть ее и пройти в коридор. Гонимая безумной надеждой, я сначала вошла на кухню, но там не было ни крошек на столе, ни стакана с остатками молока на дне и белыми разводами, ничто не напоминало о привычном времени дня. Не было ни брошенного на пол портфеля, ни сиротливого носка под столом. Я повернула назад, дошла до комнаты и остановилась у двери. Я долго стояла и прислушивалась, даже тихо постучалась, потом еще раз, уже сильнее, никто не ответил, и я отворила дверь.

Комната была пуста. Кровать аккуратно заправлена — такой я и оставила ее утром перед уходом, я откинула покрывало и сунула руки под одеяло, но простыни были холодными. Я встала и огляделась вокруг. Комната выглядела опустевшей, и спустя мгновение я поняла почему: не было клетки с мышкой. Клетка Миним исчезла, и это было намного хуже, чем если бы отсюда вынесли эту маленькую кровать и письменный стол, а с карниза сняли бы шторы. Я медленно подошла к столу. Там еще лежало немного соломы и опилок — все, что остается от гнезда, когда его снимают с дерева, я намочила палец, чтобы собрать их, осторожно смела их в ладонь, скатав маленький шарик. Это и есть мой секрет, подумала я, тот секрет, который Мелих обещал хранить и прятать в тепле под подушкой, но не потрудился взять с собой. Я вытерла глаза и, повернувшись, увидела Адема на пороге комнаты. Это удивило меня: дом казался совсем пустым, я подумала, что они ушли вместе. Я смотрела на него так, словно видела впервые — его густые волосы, как у Мелиха, смуглое и плохо выбритое лицо, я смотрела на него и будто видела лицо моего взрослого сына, которое я никогда не увижу, моего сына, исчезнувшего навсегда. Как это несправедливо, подумала я, я буду совсем старой женщиной, и мой сын должен быть рядом со мной, стоять на пороге комнаты с букетом анемонов в руке в день матери, я не заслужила потерять его так рано. На лице Адема не было гнева, только грусть и огромная усталость.