Эмиль Брагинский - Московские каникулы

Лучана забыла обо всем на свете. Забыла про Венецию и Рим. Забыла о том, что сидит в кресле с потрепанной обивкой, что комната маленькая, забитая случайными вещами, за окном доживает век старое, чахлое дерево, из-за стенки доносится звук телевизора, у ног лежит дворняга, совсем недавно была чужая, а сейчас своя, родная… А Гриша пел:

Гриша еще раз пропел первый куплет, замолчал, Лучана тоже молчала. Потом Гриша сказал:

– Есть паспорт, нет паспорта, ты ведь все равно уедешь… – Это не был вопрос, так, невеселые мысли вслух.

– Уеду!

– И больше не приедешь! – Тоже не вопрос, тоже мысль вслух.

– Не надо, прошу! – взмолилась Лучана и, чтобы переменить тему, сказала и испугалась того, что сказала, вдруг спросит – откуда она про это знает: – Ты сам сочиняешь песни?

Он, слава Богу, не спросил, и, следовательно, она не выдала бывшую жену.

– Бывает, сам, но это не моя песня, это Андрей Макаревич, слыхала о нем?

– Только что, да, услышала.

Гриша думал все о том же, не мог о другом:

– Зачем ты свалилась с неба мне на голову?

– А ты зачем подставил голову?

– Но раз ты с неба, – задумчиво произнес Гриша, – может, это предначертано?

– Я тоже так думаю… – Лучана положила Грише обе руки на плечи, они снова принялись целоваться, а потом…

Потом собака застенчиво отвернулась, а Гриша признался:

– Только сейчас я понял, как я тебя люблю!

– А мне кажется, – тихонько сказала Лучана, – что я люблю тебя давно-давно…

День за окном потихоньку клонился к вечеру, и тени на улицах становились длиннее.

Собака напомнила о своем существовании, подошла к подоконнику, встала на задние лапы, передними уперлась в подоконник и жалобно тявкнула.

Лучана вздохнула:

– Единственное, что мне не нравится в собаках, так то, что их надо выводить!

– Намек понял, хотя мне совсем не хочется вставать, но надо!

Гриша выбрался из-под одеяла.

Пес тотчас подскочил к нему и в преддверии уличных радостей весело запрыгал.

Гриша поспешно одевался. Не удержался и хитро сверкнул глазами:

– По-моему, тебе, женщина, больше всего на свете хочется составить нам компанию?

– А по-моему, этого хочется тебе! – Лучана тоже покинула постель. – Я пойду так!

Одежды на ней… не было на ней одежды.

Гриша кивнул:

– Так лучше всего. Но нас опять заберут в милицию. Вспомни начальника и пожалей его: его хватит Кондратий!

– Кто такой Кондратий? – не поняла Лучана.

– Он живет в сумасшедшем доме.

– Ладно, – Лучана была милостива, – пожалею начальника! – И тоже стала одеваться, а Гриша взял Сюрприза на поводок.

Они вышли и побрели куда глаза глядят. Глаза вели по улицам Замоскворечья, а больше по переулкам, где весело и хвастливо красовались недавно восстановленные, отреставрированные купеческие особняки. Они смотрелись как новенькие, хотя некоторым из них уже было лет, пожалуй, больше чем сто или даже сто пятьдесят.

Лучана вдруг остановилась:

– Ты должен приехать в Рим!

– Очнись! Выйди из сказки! – отозвался Гриша.

– Да, это сказка, но я не хочу из нее выходить!

А Гриша продолжал жестко:

– Все кончится, как началось, в Москве. Мы с тобой разного поля ягоды. Можно сказать, Принц и Нищий! Принц – это ты!

– Дурак ты, а не Нищий! – Лучана подняла руки и пальцами мягко провела по волосам. Это был притягательный жест. Сейчас Лучана стала невыносимо хороша. – Я останусь в Москве до тех пор, пока ты не согласишься приехать ко мне в Италию.

– Великолепно! – искренне воскликнул Гриша. – Ты остаешься у меня в коммуналке насовсем. Решено!

Пошел дождик, приличный, осязаемый дождик. Гриша поежился первым. Зато Лучана беззаботно сказала:

– Лично мне дождь не помеха! Терпеть не могу зонтов! Я их потеряла столько – хватило бы на всю Москву!

Гриша не пожелал оставаться в долгу:

– А я вообще непромокаемый! – Гриша теснее прижался к Лучане, и они продолжали идти, не имея конкретной цели, что, как известно, самое приятное, и шлепали по лужам, как непослушные дети.