Игорь Сахновский - Заговор ангелов

Я вышел из палаты, дошёл до больничного туалета и закурил, прислонившись к стене. Меня ломало, мне хотелось разбить голову об эту стенку, чтобы хоть как-то наказать себя за идиотизм. Потом я зачем-то кинулся назад в палату, но мне сказали, что отец уснул и лучше не беспокоить.

Третьяковский постепенно охладевал к программе культурных отвлечений и теперь спрашивал, как я отношусь к пиву. К пиву я относился спокойно, без фанатизма. Несмотря на резкую смену темы, до краеведческого музея мы всё же добрались и поначалу честно углубились в палеолит. От палеолита, судя по экспозиции, было не так уж далеко до первых лет советской власти. Здесь мы наткнулись на чёрно-белую фотографию лысого старика с тяжёлой бородой и страшными чёрными глазами. Подпись под снимком гласила: «А.Г. Нестеров, заместитель командующего Народно-революционной армии Иркутской губернии. 15 января 1920 года на железнодорожной станции г. Иркутска лично арестовал адмирала А. Колчака». Взгляд у старика был таким раскалённым и цепким, что не позволял быстро уйти к другому стенду.

Я сказал Третьяковскому, что этот Нестеров не очень-то похож на красного командира. Скорее на прожжённого каторжника.

– Он и есть каторжник. Попробуй отсиди пятнадцать лет в лагерях.

– А вам откуда известно?

– Так это ж Александр Герасимович! Мы с ним регулярно, раз в неделю, пиво пьём. Можем, кстати, сегодня в гости к нему зайти. Только надо сетку пива прикупить. Здесь недалеко, идём?

У меня что-то слегка заклинило в голове. С таким же успехом он мог позвать нас в гости к адмиралу Колчаку.

Примерно через полчаса, нагруженные бутылками, мы ввалились в тесную квартирку заместителя командарма. Он оказался точно таким, как на музейном снимке, только без бороды, в клетчатой стариковской рубахе из фланели. Хозяйка с мягким измученным лицом постелила на стол скатерть деревенского вида, принесла нам стаканы, а сестре налила чаю.

Нестеров сперва пил молча. На все попытки приятеля разговорить его отвечал односложно и сухо. Иногда бросал жёсткие отточенные взгляды, вызывающие желание отвернуться.

Покончив со второй бутылкой, он вдруг посмотрел на меня в упор и проскандировал чуть ли не с угрозой:

Я ответил сразу, без колебаний:

Он заметно обрадовался, ослабил угрюмые лицевые тиски и кивнул – будто часовой, который услышал в опасной темноте правильный пароль. С этой минуты Нестеров вёл себя гораздо более открыто и спокойно. И уже не надо было уговаривать его рассказать главные эпизоды громадной, почти столетней жизни. Их, этих эпизодов, было два. По крайней мере, именно они глубже и дольше всего проедали ему душу.

У юноши Нестерова была длиннющая тонкая шея, как у общипанного петушка, которая несолидно торчала из грубой шинели, стоявшей колом. Чтобы защититься от январского ветра, Нестеров поднимал колючий ворот, и задубелое сукно за день натирало затылок до крови. Январь одна тысяча девятьсот двадцатого был беспощадным. Эшелон чешского батальона подошёл к иркутскому вокзалу 15-го числа, уже в сумерках, и несколько часов простоял на станции, закрытый и безмолвный. Вагон с Колчаком, прицепленный к хвосту эшелона, был увешан красно-сине-белыми флагами: американским, английским, французским, японским, чехословацким и русским Андреевским. Но эти знамёна здесь ровно ничего не значили: союзники ушли из города накануне.

В девять вечера капитан Нестеров с тремя конвойными поднялся в вагон.

Он успел не единожды мысленно отрепетировать эту фразу – и всё равно, когда наткнулся на твёрдый холодный взгляд верховного правителя России, безобразно смутился и сорвался на фальцет.

Колчак смотрел на него с полным безразличием, как на человека, от которого невозможно услышать ничего нового.

– Адмирал! – сказал Нестеров, слишком явно волнуясь. – Именем революционной советской республики объявляю вас арестованным!..

В ответ он ожидал чего угодно, вплоть до пули в живот. Но только не театрального пафоса.

Колчак поднялся и воскликнул, адресуясь к комуто невидимому:

– Измена!

Сидящая рядом бледная Темирёва не произнесла ни одного слова. Просто положила тихо ладонь на руку своего невенчанного мужа: дескать, ладно, Саша, чего уж тут восклицать?

– Ну да, пафос, театральность, – повторил Нестеров, отвлекаясь от пива. – Даже в такой ситуации!.. Но ведь и правда, была измена. Как её по-другому назовёшь? Самое похабное предательство. А он так себя вёл, что я робел перед ним, даже обыскать его постеснялся. Очень достойно вёл себя… Не то что Пепеляев. [14]За этим когда пришли в камеру, он валялся в ногах, умолял не расстреливать. Клялся, что хотел перейти на сторону красных.