Питер Хёг - Тишина

Справа в поле зрения играла группа детей. Он почувствовал, что все как-то будет связано с ними.

Волосы встали дыбом у него на голове. Он не мог определить, как звучит каждый ребенок отдельно, слышал только общую звуковую картину. Она была совершенно гармонична.

Они создали некое подобие семьи или, может, какие-то родоплеменные отношения. На доске, лежащей на двух козлах, были расставлены маленькие мисочки, сделанные из чего-то, похожего на глину. В песке была вырыта яма. Все одиннадцать детей были чем-то заняты. Вокруг не было ни одного взрослого. Игра проходила без правил и без определенного плана — это была чистая импровизация.

Он наблюдал то, что в принципе невозможно. И ни один другой человек не понял бы этого, за исключением, может быть, Стине. Да и неизвестно, удалось ли бы ей понять.

Игра — это проявление интерференции. Двое играющих детей создают сбалансированную бинарную оппозицию. Трое детей — это более неопределенное, но и более динамичное созвучие. Четверо детей поляризуются, создавая две единицы, более стабильные, чем треугольник. Пять — это опять неопределенное количество, шесть — это обычно наибольшее количество детей, способных играть в импровизированную игру, никак не структурированную преобладающим среди них лидером. Семерых детей, играющих сбалансированно и равноправно, Каспер видел только один раз — это были дети артистов, которые ездили с цирком все лето, дело было в конце сезона, дети знали, что скоро расстанутся, и сама игра продолжалась менее часа. Если задействовано более семи детей, то требуются правила, которые устанавливают и помогают соблюдать какие-то взрослые, как, например, при игре в футбол.

Перед ним не было взрослых. В группе не было доминирующего звука. Он видел одиннадцать детей. И игра при этом была абсолютно гармоничной.

Он отложил бинокль. Без него ему было не видно лиц, но он хотел воспринимать детей как можно более непосредственно. Большинству из них было от девяти до двенадцати лет. Двое из них были африканцами, трое или четверо — азиатами, двое или трое предположительно с Ближнего Востока. Он слышал отдельные английские фразы, но слышал также и язык, который вполне мог быть арабским, — дети говорили на разных языках.

Звучание их было по-младенчески мягким, полностью открытым, подобно тому, что доносится из детского манежа в яслях. И одновременно оно было невероятно интенсивным, его почувствовали бы в самых дальних рядах футбольного стадиона — на Каспера словно подул сильный ветер. Он столкнулся с тем же явлением, которое наблюдал и у Клары-Марии, — у него не было никаких сомнений. И даже отдаленно он не мог представить, с чем он столкнулся.

Природа обычно звучит довольно сухо — из-за отсутствия вертикальных поверхностей. В природе нет никакой поперечной составляющей, никакой звуковой энергии горизонтального плана. Сцена, разворачивающаяся перед его глазами, была исключением, возможно, из-за деревьев, возможно, из-за зданий, но он слышал все чрезвычайно отчетливо. И то, что он услышал, заставило встать дыбом каждый волосок на его голове.

Обычно звук, который мы слышим, — это прямой сигнал от источника звука плюс бесконечное, в принципе, число отражений от окружающих предметов. Но со звуками, доносящимися с той стороны, где находились дети, происходило что-то иное.

Дети играли на деревянной террасе, выходящей на лужайку, на террасу вышла женщина в синей форме медсестры. Дети увидели, что она вышла, и внезапно остановились.

Наблюдательные. Согласованные. Не теряющие при этом возникшей между ними интерференции. Ему никогда не случалось видеть, чтобы дети останавливались подобным образом. Он почувствовал, как меняется их звучание. Он увидел, как женщина подняла руку и открыла рот, чтобы позвать их.

Затем наступила тишина.

Женщина на террасе по-прежнему стояла, подняв руку и слегка приоткрыв рот, совершенно неподвижно.

Эта была такая неподвижность, какой Каспер прежде не видел никогда. Она стояла не как восковая кукла. Не как французский мим. Она стояла так, как будто при показе фильма сломался проектор и вот на экране застыл отдельный кадр.

Перед лестницей на лужайке росла вьющаяся степная роза, ей нужен был еще один сезон, чтобы добраться до террасы. Ее листики должны были колебаться на легком ветерке — но они были неподвижны.

Позади детей возвышались буки, окрашенные только что распустившимися листьями, — они тоже были неподвижны.