Питер Хёг - Тишина

— Я ничего не получал, — ответил Каспер.

— Я увидел тебя впервые в девяносто девятом. В здании цирка. Отчасти из-за этого я и перешел в варьете. Дело было не только в деньгах. В зале было две тысячи человек. Ты слышал каждого из нас.

Каспер отступил назад.

— Никто не может услышать две тысячи человек.

Франц Фибер шагнул к нему.

— Через двадцать минут представления наступало это мгновение. Оно длилось минуты две. Это была любовь. Ты любил каждого из нас.

— Ты совсем рехнулся, — заметил Каспер. — Никто не может любить так много людей.

Он прислонился спиной к фанере. Молодой человек стоял прямо перед ним.

— Я знаю. Именно поэтому я стал гонщиком. Знаешь, что для меня было главным? Повороты. Я начинал тормозить там, где кончались следы торможения других. Мне было слышно, как двадцать тысяч человек сидят, затаив дыхание. А потом кричат. Они знали, что я делаю это для них. Не только ради денег и себя самого. Вот ради этого я и жил. Это была любовь. Я ищу. Ищу любовь.

Он улыбнулся. Это была улыбка, которая, по мнению Каспера, могла бы стать основанием для лишения водительских прав.

У Франца в руке был ключ от американского замка. Он открыл дверь в заграждении. Показал налево.

— Пять минут. Береги ее.

Сохраняя равновесие и придерживая костыли, он снял куртку с эмблемами такси и протянул ее Касперу. Желтые предупредительные огни снова появились в его глазах.

— Подумай только, сколько знаменитых людей искусства погибли в автомобильных катастрофах. Ты ступаешь на проезжую часть. До противоположного тротуара всего десять метров. Но ты можешь так и не дойти до него.

Каспер обернулся.

— А я думал, ты ищешь любовь.

— Любовь Бога, — пояснил молодой человек, не оборачиваясь. — Без отдельного человека можно обойтись.

Каспер посмотрел вслед удаляющейся спине. Не очень-то приятно, когда великого артиста оставляют без прощальной реплики.

— Помни о молитве, — крикнул он вслед. — А то вдруг в один прекрасный день еще что-нибудь заклинит.

Он надел куртку и шагнул через порог.

Он видел сотни фотографий, и все-таки открывшееся ему зрелище потрясло его. Он резко остановился. Сердце закололо. Так красиво и так страшно.

Море поглотило Копенгаген. Не было больше каналов, не было тротуаров, дорог. Перед его ногами простиралось гладкая поверхность воды — от канала Хольмен до ренессансных фасадов Странгаде.

На этой зеркальной поверхности плавало здание Биржи. Кристиансборг. Церковь Хольмен — словно ствол огромного дуба.

Каспер стоял у здания Государственного управления по опеке и попечительству. Перед ним простиралось то, что на языке специалистов, очевидно, называлось зоной сдвига: обрыв метра три глубиной, спускающийся к поверхности воды. Откосы были ровными. Но с обрывками кабеля и кусками газовых труб.

Возникшая здесь акустика была близка его сердцу. Тихая поверхность воды всегда прекрасно отражает звуки. Пространство, находящееся перед ним, было в сто раз более полнозвучным, чем зал Венской филармонии. И при этом никаких автомобилей. Как в Венеции.

Весь район был освещен прожекторами. Теперь он понял, что это за толчки он чувствовал. Это были звуки сотни гидравлических дренажных насосов.

Их низкий бас прерывался более высокими хлопками, резкими, как выстрелы. Напротив Национального банка работали несколько бригад в оранжевых защитных костюмах, забивавших с плавучей платформы шпунтовую стену свайным молотом.

Тяжелая лодка из стеклопластика, с низкими бортами, высадила на берег одну из оранжевых фигур, которая стала быстро взбираться по склону, словно язычок пламени по бензину. Каспер бросился за ней.

Лодочник с недоверием посмотрел на Каспера, когда тот пробегал мимо него. Лицо лодочника было цвета свежесваренной свеклы, посреди лица горели два бирюзовых глаза. Каспер показал на свою форменную куртку, мужчина кивнул.

Фигура опережала его всего на минуту, когда он добрался до цели — до вагончиков для рабочих, прилепившихся возле откоса вплотную к стене дома, — похоже, это было частью того, что осталось от Королевского театра. Лестница под ним не скрипнула. Дверь была открыта, он вошел.

Атмосфера была насквозь пропитана влагой. Воздух был жарким, сырым и густым, как в парилке. Звук плещущейся воды поглощал звуки его шагов. Поглотил он и легкий щелчок закрывшейся за ним двери. Божественное питает слабость к саунам. У Гурджиева в «Ле Приер» была парная баня. В Валаамском монастыре — три сауны. При церкви Александра Невского на Бредгаде — русская баня. У шаманов — парильня.