Андрей Жвалевский: Время всегда хорошее

— Ты, Петь, не веселись… Мало тут веселого. Тебя в Минск собирались перевести, замом в какую-нибудь республиканскую газету. А теперь…

Они помолчали. Я почувствовал, что коленки у меня подкашиваются. Не от страха, а просто от слабости. Я присел у двери на корточки.

— Неужели ты думаешь, — продолжил мой папа, — что тебя утвердят после такого… инцидента? Это же номенклатура ЦК…

— Да… за такое меня и из партии могут попереть, — теперь дядя Петя не хорохорился, и голос у него стал точь-в-точь, как у моего папы.

— Не попрут! Сошлем на пару лет в какую-нибудь многотиражку…

Архипов перебил:

— Это все ерунда. Как-нибудь переживу, не маленький. Женьку жалко. Поломают парню жизнь… Слушай, а эти… педагоги… они совсем невменяемые?

— Совсем. Единственный шанс твоему Женьке уцелеть — публично покаяться и признать ошибки.

— Нет!

Я вздрогнул всем телом. «Нет» получилось тихим, но таким… хлестким, что ли? Мы как-то ходили в цирк, там у дрессировщика был кнут. Вот он точно так же им щелкал, как дядя Петя сейчас сказал «Нет».

Он продолжил немного спокойнее:

— Помнишь, как ты тогда, с Комаровым? Не стал ведь каяться и признавать ошибок, влепил ему на общем собрании!

— Комаров был сволочь и бюрократ. Его из партийных органов давно надо было гнать. И вообще, время было другое.

— Другое. Тебя могли не только без партбилета оставить, но и в волюнтаризме обвинить.

— Ладно, не важно, — по голосу папы стало понятно, что он морщится. — Вот видишь, теперь время не такое жесткое…

— Время всегда одинаковое. А если Женьку сейчас сломают… нет уж! Пусть стоит до конца…

Тут на кухне завозилась мама.

— Мужчины! — крикнула она. — Еще чаю принести?

— Неси! — отозвался папа.

Я торопливо встал и спрятался в своей комнате. Лег на ледяную подушку и чуть не заплакал. Теперь и Женькин папа пострадает.

Я должен что-то сделать!

Как-то спасти друга! Как в «Трех мушкетерах» или «Двух капитанах»!

Тут я вспомнил, что за весь разговор взрослые ни разу не упомянули меня. Наверное, понимали, что я никак не могу помочь. Ну никак!

А я очень хочу! Очень сильно!

Мама гладила меня по голове и терпеливо повторяла: «Все хорошо! Конечно, ты его спасешь! Успокойся, Витя, обязательно спасешь!»

Но я никак не мог спасти Женьку. Он совсем рядом, привязан к мачте, гвардейцы кардинала тыкают в него шпагами. Архипыч не плачет, хотя вся рубаха у него в крови. Он просто смотрит на меня в упор. Мне надо перепрыгнуть со своей кровати на корабль, но нельзя — на борту сидят Васса и Танечка в рыцарских доспехах и строго грозят указательным пальцем.

Я знаю, что завуч будет очень недовольна, если я помешаю гвардейцам кардинала.

Я пытаюсь хотя бы понять — почему? Я ведь должен помочь! Это же мой друг!

Стреляет пушка. Большое каменное ядро из нашего городского музея летит мне прямо в голову, а я не могу даже пошевелиться.

Ядро врезается мне в лоб и взрывается…

Сегодня мама задерживалась. Я от нечего делать решила разгрести свой комик. Немного перенастроила инет, чтоб удобнее было, фильмы старые удалила, музыки новой залила. Почту размусорила, а то спама больше гига накопилось. Вообще, конечно, мой комик уже менять пора. Ему уже два года, старенький совсем. Кучи нужных функций нет. Телевизором, например, управлять невозможно. И в трубочку не сворачивается! Стыдно с таким старьем ходить!

Мама пришла только в восемь вечера, уставшая и несчастная.

— Достали эти пробки… Сил нет никаких. К косметичке я не успела, на тренировку тоже. Ну совершенно нет времени собой заняться! Когда уже придумают, как сделать так, чтоб в пробке делом заниматься, а не тупо телек смотреть или по телефону трындеть. У меня за рабочий день уже от телефона голова пухнет! Три остановки телепались полтора часа! Я б за это время два маникюра сделать успела!

Папа тут же начал подтрунивать.

— Зачем тебя два маникюра, мы и одного не оценим…

А мама немедленно разозлилась:

— Слушай, мне всего тридцать восемь лет! У меня еще вся жизнь впереди, если сейчас не следить за собой, потом поздно будет!

— Ладно, ладно, — вздохнул папа, — иди поешь. А то ты сильно злая, когда голодная.

Пока мама ужинала, я честно пыталась в очередной раз пересказать ей параграф из учебника истории, а потом еще и билет по русскому языку. Мне стало плохо. Сначала просто разболелась голова. Мама, как обычно, завелась на тему «это все твой комп», а потом вспомнила, что последние пару часов я к компу-то и не подходила. Сидела с ней на кухне и к экзаменам готовилась. Мама дала мне таблетку. Не помогло. Я честно пыталась лечь поспать, но как только закрывала глаза, видела перед собой класс, который на меня смотрит. От ужаса просыпалась. Вроде бы мама ко мне в комнату заходила, я помню ее холодные руки на моем лбу, помню, она говорила что-то успокаивающее. Потом мне начало сниться, что ко мне летит историк с огромными крыльями и тяжелым клювом долбит меня в висок. А за ним прилетает ястреб, отгоняет историка, и мне становится почти хорошо. Голова болит, но так, как будто это не моя голова. В этот момент я, наверное, очнулась, потому что смутно помню людей в белых халатах, и капельницу, и мамино заплаканное лицо. А потом опять всякая ерунда. Помню белую комнату, помню мальчика, помню, что я точно знаю, что это и есть Ястреб, а он как будто меня не понимает. Но мне так хорошо оттого, что я его увидела, что я засыпаю. Просто засыпаю. И голова уже не болит.