Игорь Журавель - Бессмертная традиция

10

Пришло время уходить, Игнатий осознавал это. Он распил прощальное ведро освященной водки с юродивыми старцами, выписал щедрое выходное пособие научным работникам, отписал имущество Ордена монастырю и сердечно распрощался с мантикорами, благословив их и всех остальных созданных его подручными тварей плодиться и размножаться. По крайней мере, тех, кто был на это способен.

Позади была львиная доля его жизни, проведенная за вербовкой сумасшедших, пытками, интригами, войной и бессмысленными попытками возвеличиться, переполненная религиозным лицемерием, ложью и подлостью. За всей этой возней Игнатий так и не нашел свой Священный Грааль, да и вообще не добыл ничего ценнее малополезного праха сгоревших ангелов.

Лишь на склоне лет инквизитор обрел ясное понимание того, что только личные переживания даются нам Богом, а все переживания, связанные с социальными взаимодействиями – от Дьявола. Борьба за власть, влияние и статус является отравой для души. Растворяясь в этом болоте, человек постепенно перестает замечать естественные радости жизни.

Игнатий намеревался совершить долгое пешее путешествие в обход кишащих суетой городов по лесам, горам и пустыням, а затем осесть где-нибудь в уединенном ските и провести остаток своих дней в посте и молитвах. Впервые за всю жизнь он чувствовал себя свободным.

11

Я понятия не имел, где мне искать Морриган, но она нашла меня сама. После долгого отсутствия ведьма зашла во внутриконторскую соцсеть и скинула мне в личку песню “Norwegian Wood”. Вряд ли речь шла о Норвегии, я там так и не успел пока побывать, хотя давно собирался. Да и слишком уж много привязок к Скандинавии как для фанатки кельтов. Родина “The Beatles” тоже отпадала. Мерсисайд – это не Корнуолл какой-нибудь. Единственное, что приходило на ум, это так называемые Фьорды в Нью-Вавилоне. На самом деле они представляли собой побережье замусоренной городской речушки неподалеку от гипермаркета, в котором тусовавшаяся там публика затаривалась бухлом, и настоящие фьорды напоминали весьма условно. Лесом с натяжкой можно было назвать посадку между гипермаркетом и водоемом. Попытка – не пытка. Я набрал полный рюкзак дешевого ирландского вискаря и поехал туда.

На Фьордах все было как обычно. Разрозненные компании гопников, неформалов и бывших неформалов, много мусора среди редких деревьев. Я нашел более-менее уединенное место, устроился на пеньке и принялся за виски. Я не знаю, сколько времени я так сидел, прикладываясь к бутылке и глядя на отражение луны в воде. Часы служат только для приблизительной синхронизации действий, по-настоящему же измерить время невозможно. Как говорит Генрих, это просто стакан виски в руках Будды. Именно поэтому оно течет столь неоднозначно для нас. Будда делает большие глотки и малые, отставляет стакан, взбалтывает жидкость в сосуде, подолгу держит его неподвижным. Мы можем описывать время как угодно, это наше право до тех пор, пока не наступит Пралайя и все так называемые права не утратят смысл.

Со временем стало тихо. Видимо, отдыхающие либо разошлись, либо заснули где-то в кустах. Из сумрака вылетела ворона, опустилась мне на плечо, каркнула и клюнула в щеку. Не знаю, хотела ли она мне что-то сообщить, я так и не записался на курсы птичьего языка. Ворона вспорхнула на дерево на краю посадки, и я последовал за ней. Птица перепархивала с дерева на дерево, а я все шел по тропинке, осознавая, что все глубже погружаюсь в лес, которого здесь отродясь не было.

Я шел между деревьями, периодически прикладываясь к горлышку бутылки, с высоко поднятой головой, наслаждаясь легким ветерком, дующим мне в лицо. Все мысли потихоньку улетучились, я просто воспринимал чудо ночного леса, чудо ночи как таковой. И боги вели меня туда, куда необходимо. Не зря во многих традициях столько внимания уделяется остановке внутреннего диалога. Постоянные пререкания с собой не дают нам воспринимать сигналы из более тонких миров. Высшие сущности слишком вежливы, чтобы вмешиваться в наш разговор с самими собой.

Я вышел на поляну, в середине которой стояла избушка на курьих ножках. Ворона впорхнула в одно из ее окон, и я понял, что я пришел куда надо. Ножки были, на самом деле, лишь стилизованы под курьи – искусная работа по дереву. И постройка не вертелась, а стояла на месте. Зато была вся исписана огамом. Я поднялся по лесенке и постучал в дверь. “Входи”, – пригласил меня молодой женский голос.

***

Мы сидели за столом, попивая из деревянных чашек свежеприготовленное зелье – что-то горячее, вкусное и с небольшим градусом. Избушка покачивалась на ножках, создавая ощущение, близкое к легкой морской качке. В печи уютно потрескивали дрова. Стены были исписаны друидическим алфавитом. Морриган рассказывала о своих целях: