Михаил Елизаров - Нагант

Я осмотрелся. Немолодая женщина, вскинув руки, по-цыгански трясла рукавами, и непрошеные мысли о Хоттабыче сразу обернулись новым сказочным фантомом – Царевной-лягушкой. Затем внимание перекинулось на моего липкоголового соседа с огромным крестом поверх рубашки. Золотая цепь явно предназначалась для сказочного дуба из Лукоморья и пушкинского ученого кота. Распятая фигурка Иисуса была сделана со множеством анатомических тонкостей, в глазницы пошляк-ювелир вставил даже искристые зеленые камушки.

Нежно мычал детский хор, и по этому бессловесному вокальному фону, как по ковру, бежал, кривлялся и приплясывал голос проповедника:

– Вы только подумайте! – трещал он в манере гнусавой джазовой а капелла. – Мы живем в мире физических страданий! Или страха перед ними! И вдруг! В один прекрасный день! Или ночь! Физические страдания заканчиваются! Вы скажете: «Как же так? Боль – это же единственная возможность совершенствовать дух!» – Паства прогудела какое-то совиное угу-у-у. – Я тоже так раньше думал, – голос проповедника выгнулся кошачьим хвостом. – Но потом все понял. Телесные муки! Своей примитивностью отвлекают от главного! Можно ли страдать от геморроя и думать о Боге? Нет! Боль отвлекает вас от души! Лишь избавившись от боли, вы сможете приблизиться к Богу!

В этой церкви Избавления крестились на православный манер, женщины повязывали головы платками, а поклонялись имени Бога – Иегова.

Я украдкой сделал в блокноте необходимые пометки, включая и цитату из проповеди о том, что «Царство Божие – есть Христос плюс евангелизация всей страны».

С добытым материалом я уже собирался потихоньку улизнуть, но неожиданно выяснилось, что представление не закончено. На сцену к проповеднику поднялся его помощник с горящей свечой. Повисла тишина, тревожная и напряженная, как неслышная барабанная дробь.

Помощник держал свечу, а проповедник воткнул указательный палец в дрожащий огонек и приставил к свече микрофон. Из динамиков раздалось легкое потрескивание фитилька, и крошечное пламя, усиленное акустически, охватило весь зал, как пожар. Взгляды паствы были прикованы к этому пальцу в свечном огне.

В воздухе затрепетали черные нитки – это коптила кожа. Вдруг с тараканьим хрустом щелкнул сгоревший ноготь. Проповедник с улыбкой показал обгоревший палец пастве и с наигранным изумлением и восторгом прокричал: «Не больно!»

Потом началась совершенная истерия. Паства кликушествовала, снова замычали какой-то псалом дети…

Я вдруг увидел Алису, а может, она заметила меня первой. От повязанного платка лицо ее сделалось вдвое уже, будто она выглядывала через крепостную амбразуру.

Алиса позвонила вчера, хотела встретиться, я сказал, у меня работа, нужно статью делать. Но эта Алиса умела напрашиваться. А теперь она проталкивалась ко мне, через шаг извиняясь, словно была в переполненном трамвае.

– Куда пропал? Я ждала на входе, как дурочка. Есть у тебя совесть?

– Исключительно комсомольская, – отшучивался я.

– Интересно здесь, – прошептала она. – И атмосфера, и запах, все вместе… – она показала рукой в сторону помоста, где сектанты уже выстроились в подобие очереди. – Только вот ноги у меня устали…

– Да ладно тебе, – я похлопал ее по плечу, – пожилые люди стоят и не жалуются, а ты молодая, полная сил и космических энергий!

– Может, хватит? – Алиса поморщилась. – Я уже не хожу к этим…

Мальчик-служка тем временем вынес обыкновенную эмалированную кастрюлю с торчащей из нее ложкой. Другой помощник взял свечу, на которой жег палец проповедник. На широком блюде ножом он крошил эту свечу на мелкие части. Проповедник вливал в рот каждому подошедшему порцию жидкости и давал кусочек свечи на закуску.

Я наблюдал эту жуткую пародию на церковное таинство – сгорбленная вереница обманутых людей, ждущих глотка вина и парафиновой крошки. Вот уже стоящий передо мной мужчина склонился, захватил ртом ложку, торопливо глотнул и перекрестился истово, будто заколотил в себя гвозди.

Разумеется, я уступил свою очередь напирающим сзади людям.

Проповедник неутомимо черпал из кастрюли, а я смотрел на его обезображенные руки. Почти все пальцы у проповедника обгорели. Я был уверен, что это грим и вся сцена со свечой – только дешевый балаган. Так или иначе, но вид у этих рук был жуткий – напоминающие сигарные окурки пальцы, с черными обуглившимися ногтями. И вот этими окурками он сжимал ложку, этими угольными пальцами он хватал с блюда свечные крошки и совал в раскрытые рты…