Михаил Елизаров - Нагант

Мы долго брели мимо беспорядочной россыпи частных домиков, вылинявших, точно старые заплаты, пока не вышли к ободранным многоэтажным бетонкам, горбатым и сонным, склонившимся, как санитары возле покойника, над осторожно раскинувшейся свалкой из строительных отходов и детской площадкой, состоящей из проржавевшей горки, сорванных качелей и песочницы…

Я отпустил ее руку, и Наташа, ежесекундно оглядываясь, продолжала идти одна…

Из-за седой кулисы утреннего тумана вынырнул Он, и появление его было своевременно и прекрасно. Наташа залилась коротким, острым визгом, упруго заметавшимся между скопившимися домами и скоро затихшим, как птенец, удавленный бесчувственной ладонью.

Что было обещано, случилось. Я разрушил возможное счастье двух людей…

Наташа лежала, не шевелясь, уродливо привалившись на бок, подтянув ноги к животу, и, по-видимому, была мертва.

Мне стало смешно, когда я увидел, из чего она состояла – нелепый хребет, грудные кости, голова и капли изливающейся воды, превращавшейся на асфальте в липкие сгустки. Еще недавно она замышляла хитрость и распутничала, а теперь неспособна подобрать свое тело.

Скоро ее обнаружит новый день, уже полыхает в небе алый сводчатый огонь, падает на рыбьи хвосты струящихся улиц, и шепелявый ветерок бормочет утренние молитвы, точно монах, измученный постом и бессонницей.

Скрипучее колесо событий совершило еще один поворот. Вселенская печаль парила в небесах на бархатных крыльях, когда из однообразного серого пространства появился рассветный дворник с дремучим алкогольным лицом. Его шаркающая метла рвала на части тонкую поверхность асфальта, дворник жадно высасывал жизнь из крохотного окурка, безразлично приближаясь к телу моей милой покойницы.

Я попытался опередить возможные расспросы и быстро сказал, сообразуясь с моментом:

– Все, что произошло, случайность или, точнее, результат закономерной справедливости.

Вблизи дворник оказался бледной красавицей в квадратных очках, с многообещающим плотоядным ртом и смертельным изгибом бровей.

Я поспешил галантно заметить:

– Вам очень идет имидж бухгалтера или секретарши.

Красавица улыбалась, и непомерно широкие глаза ее мерцали сквозь очки бездонной пустотой…

Непонятный страх придавил меня, и я побежал прочь. Я вскочил в раскачивающийся автобус. Мелькнули пасмурными стеклами здания окраинного завода, на мгновение показался и исчез разноцветный хаос колхозного рынка, отчаянно звенели колокола центрального собора, осыпая золотую пудру с куполов…

Едва я пришел домой, мама бросила на стол ненавистные ей лакомые продукты, а папа, сраженный непобедимой скукой, повалился на тахту и повел оттуда беспамятные речи:

– Всякий здравомыслящий человек выкажет недовольство при виде вещи, используемой не по назначению: и при виде утюга вместо чайника, вилки вместо табуретки, челюсти вместо тарелки и ноздри вместо занавески…

Терзаемый злым нетерпеньем, я позвонил Наташе:

– Наталья, дрянь, я уезжаю навсегда…

– Тогда прощай.

– Девочка моя, напрасно ты ищешь другую судьбу, ее все равно не будет!

Наташа задумчиво сказала:

– Мне снился сон, будто твой папа был у нас в гостях, очень долго что-то рассказывал и так всем надоел…

Я опустил трубку, зная, что мы больше никогда не увидимся. По такому случаю я выдавил из себя несколько слезинок, но мне не хватало горя, и я плакал поверхностно.

Потом я вышел на улицу.

Раскормленные голуби разучились летать и стали ходить пешком. Лиловое отчаяние метило лица прохожих, скромные женщины, изрисованные губной помадой, источали медовую страсть, но то была густая толпа доверчивых больших и малых предметов, я же оставался одушевленным и одиноким.

Что делать мне, нежному, бесприютному, в этом фундаментально примитивном захолустье?!

Я буду осторожен в поисках покоя, имея за плечами опыт невозможного счастья.

Дрожат от холода по пояс обнаженные деревья, отсыревшая земля на каждый шаг отвечает влажным вздохом. Гранит, старая зеленая бронза, трухлявый мрамор, чугунные решетки… Жизнь и смерть беспредельны. А впрочем, на кладбище всегда красиво.

Всю ночь хотелось отсосать у Гриши, но не получалось, переживала ужасно, утром проснулась, было стыдно перед Димой. Он еще дремал и не подозревал, я растормошила его, повернулся, мой родной, на щеке от подушки розовый пролежень, и я подумала, что если уж сосать – так только Диме.