Михаил Елизаров - Нагант

Это был специальный условный сигнал, так как в тот же момент появились любовники Наташи. Они показывались и исчезали, проникая в комнату через окно, выходили из шкафа, поглядывали из люстры и раскачивались на гардинах, как коты.

Первый любовник достал из кармана кролика, похожего на бутылку, и меня стошнило от его вида. Другой подхватил мое ослабевшее тело и отнес на руках в ванную, где мне на голову лили холодную воду, а потом опять принесли в комнату и бросили на пол.

Нахальный и толстый любовник, сидящий на шкафу, называл меня исчадием спирта и швырялся горящими спичками, а кто-то, стоящий сзади, сыпал в глаза песок. В какой-то миг на меня перестали обращать внимание, и я попытался спастись от них под кроватью, решив, что им не придет в голову искать меня там, но я так громко думал об этом, что сразу был обнаружен.

Когда я вылез из-под кровати и стал вытряхивать из глаз песок, меня пырнули ножом, а любовник, которого звали Валера, сказал:

– Так, что же еще с ним сделать?!

Я упал, неловко подвернув шею, но, несмотря на это, ответил:

– Да вы же убили меня! Что вам еще нужно?!

Один из любовников припал к моему левому уху и оглушительно крикнул:

– Ничего!

И этот звенящий крик взметнул, как осенние листья, мои смешавшиеся мысли. Я перевел взгляд на зеркало, висящее на стене рядом со шкафом, и увидел, что в черной глубине его плясали несколько голых стариков.

Из-под пола просочился грубый шепот: «Вишь, как смотрит… Естественно, что его девка ему изменяет…»

Я очнулся среди бесчувственных тел, сваленных на диван, как дрова. Очевидно, меня неудачно уложили лицом в подушку, и жестокий аллергический насморк сковал мои ноздри, а горло сделалось шершавым, как наждачная бумага. На кухне заманчиво кудахтал водопроводный кран, я, съехав с дивана, взгромоздился на свои восковые ноги и осторожно побрел по направлению к воде.

Проклятый пол раскачивался, как палуба, сообщая ногам такие неожиданные хитросплетения, что я оказался не в кухне, а у двери соседней комнаты, и стремительно ввалился внутрь, повиснув на дверной ручке.

Наташа и невидимый мирно лежали рядышком, кажется, на столе, и смотрели на меня разрывающимися от испуга глазами людей, безмятежно нежащихся в уборной, когда кто-то неожиданно врывается, сорвав хлипкий крючочек, звенящий на кафельных плитках трепетным колокольчиком…

Это была настолько художественно оформленная подлость, что я заплакал и сказал:

– А ты уже составила график, по которому изменяешь мне!

Я посмотрел на свою бледно-синюю, тонкую кисть, и одинокий болезненный вид ее растрогал меня до спазмов.

Я рухнул на колени и горько вскричал, ни к кому принципиально не обращаясь:

– Господи, что же мне делать?!

Голос невидимого, со всеми обертонами грубой мужественности, заносчиво ответил: «Добывать пантокрин из собственных рогов и лечить себя от импотенции!»

Из разных углов комнаты послышались одобрительные хлопки и пузырящиеся слюной смешки.

– Нет! Я не импотент! – гордо крикнул я. – Я возвышенно эротичен! Просто женщины никогда не были для меня сосредоточением полового инстинкта. Я искал в них духовную сущность. Я кроток и нежен и не могу конкурировать с самцами, одержимыми захватом пищи и женщин, для которых голод и любовь – равноценные переживания… А ты, Наталья, форменная блядь, поступила со мной, как с мухой… Оторвала крылышки и лапки, а потом убила и выбросила…

Растительный мир гораздо гуманнее, и лучше бы я был растением, черпая силы от солнца…

Мои дорогие внутренние органы!

В данный момент, кроме вас, у меня никого нет ближе, и поэтому я называю вас дорогими.

Простите, что я, может, подло поступил, истязая вас, а вот сейчас умираю, хотя смерть моя – всего лишь конец какого-то начала, наступившего в момент зачатия…

Я обнаружил себя лежащим на диване, среди упившихся гостей, торжественно удостоверился, что оказался тверд в любви к жизни, и решил, что пора учудить такое, от чего поседеют дети…

Ощущение трезвого равновесия полностью возвратилось, слившись в могучем симбиозе с громыхающей яростью, и я победно возвратился в комнату, где измывались над моим бессильным телом невидимый и его прихвостни.

Жалобно тренькнул выключатель, и яркий свет ударил, как копыто. В комнате никого не было, лишь разрушенный послепраздничный стол, съехавшая скатерть, мятая и в пятнах, разрозненные винные лужицы и скрюченные тельца окурков.

Я рванулся на кухню. Мерзость циничного разврата разила оттуда незримой конюшней…