Михаил Елизаров - Госпиталь

«Пижаму, тапочки, зубную щетку, полотенце, мыло… И никаких книжек… – прикидывала в уме Лариса Васильевна, спеша к выходу. – Куплю яблок… яблоки наверняка можно».

От волнения она даже не обратила внимания, что вышла не из того здания, в которое входила. Кожно-венерологический диспансер занимал современную трехэтажную постройку. А Лариса Васильевна слетела по ступеням ветхого крыльца одноэтажного домишка на какую-то незнакомую улицу.

– Вот они, мои сифилитики в квадратике. – Нянька Акимовна бросила на матрас стопку желтого белья. – Тумбочка у тебя совместная с Ванечкой, – Акимовна указала на свежего, русочубого паренька. – Если понадобится второе одеяло – проси, не стесняйся…

Увы, к великому неудовольствию Ларисы Васильевны, палата была общая для мужчин и женщин. Кроме Вани, под стенкой храпел здоровенный детина. «Затылок скошенный… Дебил, наверное!» – с неприязнью подумала Лариса Васильевна.

Койка ее стояла встык с койкой старухи вызывающе болезненного вида. Особенно приковывали внимание ноги, торчащие из-под халата, в шишках и звездчатых, втянутых внутрь рубцах.

Приподнявшись на локте, старуха жаловалась соседке:

– Пятнадцатый годок мучаюсь… Чистотелом натиралась и чем посоветують, а болячка то заживеть, то на новом месте выскочить, ноеть, а шишка откроется, и оттуда гной, густой, тягучий. Похоже на чирей, ан не чирей… Я в город поехала к хирургу, а он говорить – костоеда…

«Придется пережить», – вздохнула Лариса Васильевна и прислушалась к разговору в противоположном углу палаты.

– У нас в Векшах, – сказал вдруг мальчик Ваня, – жили три сестры: тетка Лукерья, тетка Варя и тетка Аня…

«Началось, – Лариса Васильевна прилегла на койку и закрыла глаза, – теперь до ночи байки травить будут…»

Впрочем, Ваня рассказывал хорошо:

– На полнолуние забегает тетка Лукерья в хату и кричит, что конец света пришел, дьявол хватает на улице людей и тащит в пекло. Она вообще припадочная, тетка Лукерья… Тетка Варя и тетка Аня ее уложили, стали травой отпаивать и тут видят, что у нее из тела шерсть полезла, на башке рога выросли, а на руках и ногах – копыта, заговорила она из живота мужским голосом бранными словами. Схватили тетки одна кочергу, другая полено и ну выбивать беса из тетки Лукерьи! Выбивали, пока насмерть не забили…

«Жуть какая», – содрогнулась Лариса Васильевна.

В это время в палату заглянул Борзов.

– Лежите, лежите, не вставайте. – Борзов прямиком направился к Ларисе Васильевне. – Обустроились? Вот и славно. Вы тут наслушаетесь еще… Фольклор во всей красе…

Держа на отлете руку со шприцем, приближалась Анна Гавриловна. Никогда раньше не видела Лариса Васильевна такого шприца – огромного, из мутного стекла. Борзов поймал ее взгляд.

– Таким надежней. Хоть и ветеринарный, но колет наверняка.

– Никто не смотрит! – скомандовала противная Анна Гавриловна, и все отвернулись от заголенной Ларисы Васильевны. Тем не менее укол был сделан мастерски.

Лариса Васильевна успокоилась и закуталась в одеяло. Верзила у стены начал историю про столяра, которому мать не позволяла перестелить крышу. Судя по эмоциям, сопровождавшим повествование, история была автобиографической.

– …до драк доходило. Он ей: «Мама, надо крышу чинить», – а она: «Нет, не надо». Он ей: «Мама, протекает», – а она: «Нет, не протекает». Так вот, эта так называемая мать подает сыну мясо или остальные продукты питания, а у него всякий раз после еды печет в животе. Однажды он выпил кипяченой воды, а мать ему: «Не пей кипяченую, а пей сырую – в ней витамины, она полезней», – и подносит ковшик. Он выпил, а она: «Я тебя спровоцировала, и сырой тебе нельзя, ты теперь кровушку свою застудил». У матери сделались кошачьи глаза, а сын только сказал: «Надо крышу чинить», – и взял топор. Мать на двор улизнула и дочке сказала, что сын ее убить хочет, дочка в село, к соседям, соседи пришли, а столяр уже крышу перестелил, а на стрехе – отрубленная материна голова…

Усталость растеклась по жилам Ларисы Васильевны. Ей вспомнилось время студенческой практики в колхозе, сторож дед Тимофей. Он уснул, охраняя ферму, ему приснились немцы, дед открыл пальбу, и оказалось, что он пострелял доярок. На этом воспоминании Лариса Васильевна отключилась.

Дневное лекарство прекратило свое действие глубокой ночью. Лариса Васильевна умиротворенно скользила по кромке сна и яви, забавляясь тощими треугольниками заоконного света, дрожащими на стенах.