Том Роббинс - Сонные глазки и пижама в лягушечку

Так или иначе, вашу досаду можно понять. Из пестрого разнообразия брокеров, менеджеров и портфельных инвесторов, наводнивших ресторан «Бык и медведь»; из тех, с кем вы могли бы мысленно взяться за руки в столь роковой, даже исторический момент; из тех, перед кем можно излить тоскующую душу в трагическом плаче по рухнувшим надеждам, – за вашим столиком оказываются эти два… изгоя? Несправедливо, хотя и типично. Щепотка соли на рану, лишнее доказательство, что сегодня – самый черный день вашей жизни.

Полно, Гвендолин, такой ли он черный? Может, вы забыли другой день, восемь лет назад, когда в почтовом ящике оказались уведомления об отказе, присланные одновременно из аспирантур Стэнфорда, Гарварда, Йеля и Уортонской бизнес-школы при Пенсильванском университете? В один и тот же день! И кому? Вам, представительнице гендерно-этнического меньшинства, – в то время как все организации в неуклюжей попытке замолить прошлые грехи, в паническом стремлении прослыть политически корректными лезли из кожи, чтобы пополнить ряды лицами вашего профиля!

Такой ли он черный, Гвендолин? Падения рынка вряд ли достаточно, чтобы затмить тот день, когда ваша мать, записав последний сонет в лиловую тетрадку, засунула голову в духовой шкаф!

Такой ли он черный? Вам всего двадцать девять. Будут и другие дни, другие катастрофы. Возможно, даже очень скоро. Возможно, грядущие потрясения вызревают уже сейчас, и виновна в них переродившаяся обезьяна…

Ресторан «Бык и медведь», расположенный в предынфарктном сердце делового Сиэтла, представляет собой старомодное, типично мужское заведение: оцинкованные потолки, темное дерево, бархатные бордовые обои, оживленные растительным орнаментом. После нескольких коктейлей золотистые завитушки начинают превращаться в долларовые значки, налитые цветом, жизненным соком и даже – хочется верить – пророческим пафосом. По пятницам здешний бар заполняется шумной толпой: «букмекеры», как они любят себя называть, выпускают нервный пар после долгой недели на трудной работе. Однако в эту «пятницу», которая фактически четверг, плотность пьяных посетителей вдвое превышает обычную – и даже не думает уменьшаться. Судя по всему, большинство брокеров покинут «Бык и медведь» лишь с закрытием, в два часа ночи. Дело не только в желании полить раны алкоголем и оттянуть момент, когда придется поглядеть семьям в глаза; есть еще и практические причины. Все сидят как на иголках (на золотистых завитушках), ожидая закрытия иностранных рынков, когда станет ясно, является ли падение Большим Смертельным Обвалом, финансовым апокалипсисом, который раз и навсегда напомнит людям, что слово «брокер» происходит от английского слова «разориться», и загонит Соединенные Штаты Америки в самый низ мировой экономической иерархии, куда-нибудь между Португалией и Монголией.

Сейчас всеобщее внимание приковано к Токио, где благодаря шестнадцатичасовой разнице и переходу на летнее время биржа «Никкей» еще только разводит огонь под утренним чайником. Каждая брокерская фирма Сиэтла оставила в офисе одного-двух наблюдателей, чтобы следить за новостями; на протяжении вечера они будут сообщать в «Бык и медведь», лично или по телефону, состояние биржи «Никкей». В Европе уже давно страстная пятница, тамошние рынки закрылись задолго до того, как огромная куча дерьма попала в американский пропеллер; они останутся закрытыми до вечера воскресенья, по сиэтлскому времени.

– Гвен Мати! – кричит бармен. – Гвен Мати, к телефону!

Бар на мгновение затихает. Может, это первое донесение с фронтов? Пока вы отодвигаете стул и встаете, работники «Мерил Линч», «Пруденшл секьюритиз» и других крупных фирм не сводят с вас нетерпеливых, отчасти завистливых глаз, недоумевая, почему у такой важной птицы рядом с бокалом мартини не лежит спутниковый телефон. Коллеги из «Познер, Лампард, Мак-Эвой и Джейкобсен», конечно, не питают иллюзий насчет вашей важности, однако тоже замолкают, зная о ваших амбициях и прикидывая, не подкупили ли вы кого-нибудь из часовых, чтобы в обход Познера получить первую сводку из Токио.

– Я здесь! – восклицаете вы, размахивая руками.

Телефон висит на стене в дальнем конце бара; приходится пробираться, робко расталкивая толпу. Как только вы выходите из зоны слышимости, толщина которой измеряется в дюймах, Энн Луиз поворачивается к Филу:

– Этой девице конец.

– Откуда ты знаешь? Слышала что-нибудь?