Виталий Бернштейн - Неоконченное письмо

В раннем детстве мама любила обряжать меня в платьица, как девочку. Не скажу, чтобы это мне нравилось. Но я никогда не возражал, я был послушным ребенком. Мама звала меня «Майки косолапый» – при ходьбе я загребал носками внутрь. Потом, уже подростком, мне пришлось долго делать специальные упражнения, чтобы избавиться от этой походки. У тебя, Майки, будет такая же походка, она передается с генами. Но походку все-таки можно исправить. Как и некоторые другие недостатки, унаследованные генетически. Помни об этом, Майки.

Я был у родителей поздним ребенком, единственным в семье. Папа – на четыре года моложе мамы, мягкий, молчаливый, не хватающий звезд с неба, занудливо старавшийся поддерживать в доме порядок. Мама – по характеру, напротив, шумная, увлекающаяся, легко переходящая от смеха к плачу и наоборот. Свои вещи она разбрасывала по всей квартире, грязная посуда по несколько дней громоздилась в кухонном умывальнике. Ее любимым занятием было чтение детективов. А папа предпочитал в свободное время сыграть с соседом в шахматы.

Папа работал техником на заводе – часто в вечернюю смену. Иногда в его отсутствие к нам наведывался сосед, тот самый, с которым папа играл в шахматы. В такие вечера мама укладывала меня спать раньше обычного. Порой, еще не успев заснуть, я слышал из своей комнаты звонок в коридоре, потом ее и его приглушенные голоса. Было мне в ту пору года три. Помню, однажды меня разобрало любопытство – я вылез из-под одеяла, тихо приблизился к родительской спальне и сквозь приоткрытую дверь увидел в кровати два голых тела. Я ничего не понял, но невыразимо испугался – зажмурив глаза, скользнул к себе, закрылся с головой одеялом и сразу заснул. За прошедшие годы воспоминание это ни разу не потревожило мою память, замурованное где-то в подсознании. Но недавно, в этой камере смертников, вдруг всплыло. И так отчетливо. Рассказываю тебе единственному, Майки…

Ну вот, прилетела опять моя суматошная сокамерница, бегает по столу. Иногда усаживается бесстрашно прямо на мою руку. Мозг у Немезиды размером не больше булавочной головки, а ведь понимает, что я не сделаю ей ничего плохого…

Папа умер, когда ему не было и шестидесяти, от сердечного приступа. Наверное, это я ускорил его смерть. Представляю, как страшно ему было читать в газетах о деяниях «Революционной армии» – к которой принадлежит и его сын. А мама доживает сейчас свой век в доме для престарелых. Там недавно побывал Джейкоб. По его словам, с памятью у мамы стало совсем плохо. Вряд ли она понимает, что ждет меня. Наверное, это и к лучшему.

Джейкоб пообещал: он усыновит тебя, Майки. Так что с приемным отцом тебе повезло – Джейкоб добрый. Думаю, он так и останется холостяком.

Вспоминаю опять ту пору, когда, скрываясь у Джейкоба, я прилежно штудировал его книги по медицинской генетике. Это сравнительно молодая наука, и вопросов в ней больше, чем ответов. Вот один такой вопрос. (Если мои наукообразные рассуждения, Майки, вызывают у тебя скуку, можешь их опустить. А мне они помогают – отвлечься от мыслей о том, что скоро произойдет…) Детальный план строения и функций организма записан в ядре каждой клетки – ген за геном – на длинных, спиралеобразных молекулах ДНК. Общее число таких генов у человека около ста тысяч. Понятно, что половые клетки должны хранить всю эту информацию – для передачи по наследству. Но почему, с какой целью, ее же, от первого до последнего гена, хранят и прочие клетки? Общее число клеток в человеческом теле измеряется сотнями миллиардов. Ты только вдумайся, Майки, в это число! И вот оказывается, что каждая клетка содержит все эти гены, которые никогда ей не понадобятся. Зачем, скажем, клетке кожи помнить, каков цвет глаз у данного индивидуума или каковы особенности его характера? Есть ли объяснение этому невероятному расточительству живой природы – сотням миллиардов копий одной и той же генетической информации? Я спрашивал об этом Джейкоба. Он не знает ответа…

С егодня вспомнилась одна наша боевая операция. Потом о ней долго писали газеты.

Федеральный прокурор Харрис, расследовавший действия «Революционной армии», был приговорен нами к смерти. Соответствующие письма мы разослали в редакции газет, на телевидение. После этого власти выделили Харрису казенную машину и охранника. Охранник по утрам сопровождал прокурора на работу, присутствовал во время его выступлений в зале суда, вечером отвозил домой. Харрис жил в Манхеттене, возле Центрального парка. В вестибюле его дорогого многоквартирного дома весь день восседал за стойкой швейцар.