Нина Орлова-Маркграф - Хочешь жить, Викентий?

— Над деревней нашей стоим, — сказал дедко Гриша.

— Как это, дедонька, над деревней? — спросила Нелька, опуская ладошку в воду.

— Деревня здесь раньше стояла, пока гидростанцию не построили. Затопили ее, сердешную, и всю пойму затопили.

— И дома́?

— Дома́? Какие получше, перевезли, а хибарки потонули, как плотину поставили.

— А как дома разбирали? — спросил я.

— Домкратом дом поднимали. Фундамент разбирали, подводили разборные деревянные сани или тележки подкатные и опускали на них дом.

— А тащили как?

— Тракторами тягали. Двумя, а где подъем крутой, так и третий цепляли.

Дедко помолчал. Внимательно и тревожно глядел он в воду, будто там снова видел картину переселения.

— А горе одно! То трос порвется, то хата развалится. Но свой я ладно перевез.

— Ну как это — взять и деревню затопить? — недоумевала Нелька.

— Да кабы одну нашу! Их сотни позатопили, переселили. Хошь не хошь, а езжай, обустраивайся. Ну ничего, все устроилось и обустроилось. Ишшо лучше зажили.

— А сады? А рощи? А кладбище?

— Это уж никакими тракторами не перевезешь! — добродушно усмехнулся дед Гриша. — Люди поначалу не верили, что Волга затопит пойму и в свое русло не воротится. Как это? Веками верталась. У меня самого сколько раз вода в половодье прямо к порогу подходила. В сильное половодье — веришь ли? — я в своем дворе рыбу ловил. Но всегда Волга в свое русло уходила. А тут, как плотину у Сталинграда поставили, ушло все под воду стоячую на веки вечные. Да что вспоминать… «Я пришел, тебе нема, — вдруг запел он, озорно подмигивая Промокашке, — пидманула, пидвела!»

Промокашка удивленно пялилась на запевшего дедку, а для меня тут ничего удивительного не было. Я вырос под его пение. Что бы он ни делал в своем дворе — собирал груши, кормил кур или просто отдыхал, лежа на старой железной кровати под деревом, — он всегда пел.

— Ну что, вертаться будем, красавица? — обратился он к Промокашке.

— Поехали!

— Дедко, а давай на полную скорость!

— Как на ракете полетим! — пообещал он.

И мы полетели. Ветер шумел в ушах, лодка то подскакивала, то словно проваливалась в воздушную яму и, выравниваясь, бешено мчалась дальше.

— Сандрик, ништяк! — крикнула Нелька, привстав с сиденья и опираясь на мое плечо.

Сейчас она походила на пацана. Коротко остриженные волосы взлетали и рассыпа́лись на ветру, как пепел, и вновь соединялись в пышные пряди. Нелька, входя в раж, даже присвистнула и запела:

— «Порвали парус!» — неожиданно на разрыв аорты заорал я. — «Парус! Порвали парус!»

— «Каюсь, каюсь, каюсь», — подхватила Нелька.

Всегда писклявый, голос ее теперь почти басил. Дедко направил лодку не к нашему заливу, а правее, — мы летели к забетонированному берегу городской набережной. Вдруг лодка трепыхнулась, высоко подскочила, взлетел ее нос, а потом вся она с силой плюхнулась на воду, заваливаясь на правый бок, и замерла. Мотор заглох, и сколько мы с дедком не старались, так и не завелся.

— Язви ее! — с досадой сказал дедок. — Не дотянула! От перешница старая! От посудина клёпаная!

Мы посидели некоторое время молча. Весело пробежал невдалеке трамвайчик на Васильевку. И больше — никого вокруг.

— Надо свояка просить, пущай отбуксирует меня. Давай, Саня, вплавь до берега, а там недалече.

— Где это — недалече?

— За Камнями. А мы тебя тут с кралей твоей подождем.

— Ну нет, — сказала Промокашка, — я тоже вплавь… Свежачок! — крикнула она, плавно сползая с лодки в воду прямо в платье, и поплыла. Оглянувшись, помахала деду Грише: — Спасибо, дедко Гриша! Здо́рово покатались.

Я тоже соскользнул с борта в воду, и мы поплыли. До берега оставалось километра два. Мы плыли быстро, Нелька иногда отдыхала, лежа на спине, раскинув руки, а я нырял и плыл некоторое время под водой. Вода, казавшаяся сначала холодной, стала привычной, просто свежей, и, если бы не мокрая рубашка, противно колыхающаяся за спиной, и прилипшие к ногам штанины, плавание можно было бы назвать даже приятным. Когда до берега осталось немного, Промокашка так прибавила скорость, что я не смог ее догнать и приплыл вторым.

— Хорошая лошадка к дому быстрее бежит! — крикнул я, выходя на берег.