Нина Орлова-Маркграф - Хочешь жить, Викентий?

— Жар-птица — не букет! — протянула она мне цветы.

Я принял букет, расплатился и повернул назад, в больницу. Поднялся на третий этаж, отыскал Анюту, как раз набиравшую горячую воду в грелку. Я вырвал у нее грелку и шлепнул ею о подоконник так, что вода внутри заколыхалась, забулькала и всхлипнула.

— Ань, передай Нелли Промокашкиной эти цветы. Прямо сейчас! — приказал я. — Меня просили, но я не успеваю.

— Какие тюльпа-аны! — Аня восторженно смотрела на букет. — А от кого это? А что сказать ей?

— Это от одного больного. Выписавшегося. Скажи ей: «Меа кульпа». Она поймет.

— Меа кульпа! — мечтательно повторила Аня. — Это «я люблю тебя»? Дай угадаю, на каком языке! По-итальянски, наверное!

В руках Анюты букет и правда был похож на огненную жар-птицу. Она бережно прижала его к себе и понесла Промокашке.

— Борька, тут ползком придется! — кричу я и сваливаюсь на лед.

Стоит обыкновенный для наших мест декабрь: три дня шел упорный, старательный дождь, а потом эту месячную норму осадков прихватило морозцем.

Я и друг мой Борька Горбылевский живем на южной окраине Калышина. Вся наша улица — это длинный склон, а соседская — матерый овражина, за края которого храбро цепляются дома и избушки. Таких улиц в нашем городе немало. Выровнен в Калышине лишь центр, состоящий из двухэтажных, крепкого камня, купеческих зданий. А мы с Борькой — бурлацкие. Бурлаком называется наш поселок, улицы которого устремлены к асфальтированной дороге. За ночь они превратились в длинные ледяные горы — карабкайся, покоряй! Деревья обледенели: не только ветви, но даже и стволы в ледяной коре. С проводов свисают гирлянды сосулек.

Утро, начало девятого, почти темно, лишь на повороте с Пролетарской на Черноморскую — светлый кружок от фонаря.

Боря аккуратненько опускается рядом со мной на колени, и мы проползаем кусок улицы, круто поднимающейся вверх. Наверху встаем. Ура! Дальше — хоть и такой же обледенелый, но зато ровный участок. Табуреточно расставив ноги, пытаемся идти.

Сегодня у нас, учащихся Калышинского медицинского училища, первый день практики в терапевтическом отделении больницы, и мы жестко предупреждены: руководитель, Ираида Яковлевна, всех опоздавших гонит вон из больницы.

— Опоздаем! — взглянув на часы, кричит Борис. — Может, не пойдем дальше?

— Успеем, мы уже на равнине!

Я хватаюсь за рукав Борькиного пальто, а он — за обледенелую ветвь абрикоса, стоящего у самой дороги, тут же обломившуюся. Он валится на лед, и я валюсь рядом.

— Рукав хоть отпусти, — просит Горбыль. — Чего вцепился?

Мы встаем и потихоньку продвигаемся вперед.

Преодолев ледяную равнину, выбираемся на асфальт, густо посыпанный песком.

— Давай, Горбыль! — кричу я. — Чуть быстрее автобуса!

И мы рванули. И успели. Вбежали в ворота районной больницы, нырнули в подвал, где находилась раздевалка, облачились в халаты и понеслись по лестнице вверх, на второй этаж, на ходу надевая колпаки. Пробежав по коридору, остановились на минутку, перевели дух и степенно вошли в практикантскую. Это огромная, отведенная для нас комната, что-то вроде вместительного чулана для больничной рухляди. На больничной кушетке, на голых кроватных сетках, старых стульях, уже сидела вся практикантская группа — восемь наших девчонок-однокурсниц.

— Все курочки уже на насестах, — шепчет Борька. — Ку-ка-ре-ку!

И садится рядом с Людой Потёмкиной, оставляя мне половинку стула.

— Привет, петушатина! — шепчет Люда, и ее золотая фикса на центральном переднем зубе одаривает Борьку лишь ему предназначенным сиянием. — Дай за бородку подержаться!

Слева от стола, в старом, замученном кресле, сидит наша руководительница, едва в него помещаясь. В белоснежном халате и высоком колпаке, с крупным носом на запорошенном белой пудрой лице, она похожа на снеговика. Маленькие сучки глаз цепляют, царапают.

То и дело опуская взгляд на колени, где расположился наш журнал по практике, Ираида Яковлевна знакомится с нами, по очереди называя фамилии и окидывая каждого острым, внимательным взглядом.

— Козаченко, — читает Ираида Яковлевна и поднимает от журнала голову.

— Ко-за-чух-нен-ко, — привычно произносит по слогам свою фамилию Соня Козачухненко, поднимая руку.