Марти Леймбах - Дэниэл молчит

— Не уезжай, останься со мной, — попросил Стивен. — Я от тебя без ума.

Я не знала, насколько его задело (и задело ли вообще) внезапное исчезновение Пенелопы из его жизни; я сама еще не оправилась от маминой смерти и гибели моего мотоциклиста. Тем заманчивее прозвучало предложение Стивена. По правде говоря, мне совсем не хотелось возвращаться домой. Начать все с нуля в Англии казалось куда легче. Я месяц за месяцем жила в Лондоне, среди диковинных инструментов Пенелопы и ее причудливой музыки: речитативы монахов, лязг металла, пронзительные звуки свирелей. Нажмешь кнопку — и тебя оглушает барабанная дробь, от которой кровь кипит в жилах, или губные гармошки струят одиночество гор. Я и не думала влюбляться в Стивена. Мне всего-то надо было выгадать время, сообразить, чем заняться дальше. То был странный период в моей жизни, дни абсолютной свободы. Не нужно бежать куда-то к определенному часу, некому докладывать, где и с кем я провожу время. Лежа на диване, я часами слушала плач крохотных скрипок в руках столь же крохотных музыкантов родом из Чиапаса, что в Мексике. Я прочитала все, написанное Мартином Лютером Кингом, и обнаружила в себе способность поверить в Бога, если кто-нибудь потрудился бы меня обратить. А к концу лета, буквально на пороге неизбежного возвращения в Америку — причины жить на родине всегда найдутся, верно? — я поняла, можно сказать, невзначай, что полюбила Стивена.

Мы ехали на его вымазанном грязью синем «фольксвагене» в сторону Южного Уэльса, где давно присмотрели пляж, не облюбованный туристами и потому почти дикий и почти всегда пустой. Свободная рука Стивена лежала на моем колене, он самозабвенно подпевал Вэну Моррисону, а я смотрела на его профиль. И вдруг поняла, что люблю его всем сердцем, как любят очень близкого друга или члена семьи. У него был дар поднимать мне настроение; он приносил мне чай в постель и читал вслух смешные отрывки из книг, совсем как мой брат в детстве. Он оказался опытным туристом и знал, к примеру, как поставить палатку на ветру или приготовить плотный завтрак на одном-единственном крохотном газовом баллоне. Как-то на рынке Портобелло-роуд он купил несессер палисандрового дерева и собственными руками переделал его в патефон, эдакий пережиток музыкального прошлого, с компактными динамиками, уместившимися на подоконнике за кроватью. Даже после нескольких лет супружества его ласки в постели были так же продолжительны и бескорыстны, его руки так же нежны, как и неизменный благодарный завершающий поцелуй.

— Раз уж речь о сексе — как часто он случается? — спросил мой эскулап, занеся руку с карандашом над блокнотом.

— Не в этом дело. С сексом у меня проблем тоже нет.

Джейкоб вздохнул, покачал головой. Уронил карандаш на стол.

И все же в тот раз, на сеансе, номер которого обозначался астрономической цифрой, мы добрались до сути.

— Что меня пугает? — хлюпая носом, повторила я вопрос Джейкоба. Целый час в этом кабинете, минус шестьдесят пять фунтов из семейного бюджета, шестьдесят минут дорога туда и обратно, нестерпимая головная боль, а желанного рецепта как не было, так и нет… А я только и сделала, что нарыдалась. — Что меня пугает ?

Джейкоб кивнул. Молча и без улыбки. В другое время я гадала бы, наверное, о чем думает психоаналитик на сеансах, где только и льются потоки слез. Но мне не до Джейкоба.

— С моим ребенком что-то не так! — Я вытолкнула слова из саднящего горла, сквозь слезы и сопли, превозмогая звон в ушах.

— Что именно? — осторожно уточнил Джейкоб.

Он ускользает от меня, мой малыш, вот что! Он будто потерялся или бродит где-то очень далеко, у кромки горизонта, даже когда он совсем рядом со мной, даже в моих объятиях. Не знаю, откуда у меня это чувство. Не знаю, как удержать сына. В этот самый миг где-то раздался первый крик новорожденного, и мир празднует его приход. Вокруг бушует весна: цветы, птичий гомон, мамы с младенцами. А меня все это лишь угнетает, и нет сил признаться даже самой себе.

— Я не знаю, что с ним не так!

Мои руки Дэниэл использовал как инвентарь — отгибал пальцы и прижимал ладонь к деревянному паровозику: катай! Он кружился на полу и падал, смеясь; он ходил и ходил вдоль забора сада, где его ножками уже вытоптана трава; он ничего не брал в рот, кроме молока с печеньем, и не выпускал из рук одну-единственную дурацкую игрушку.

— У него одна игрушка! Других не признает, будто его загипнотизировали.

— Какая?