Джеймс Болдуин - Комната Джованни

Он остановился передо мной.

– Можешь дать мне выпить? – спросил он с улыбкой. – Я больше не буду бить рюмок.

Я протянул ему свою рюмку. Он выпил залпом и вернул её, внимательно изучая моё лицо.

– Не бойся, – сказал он. – Всё у нас образуется. Я не сомневаюсь.

Глаза у него потемнели, и он снова посмотрел в сторону окон.

– Так вот, – продолжил он, – я надеялся, что всё на этом кончится, работал в баре и старался не думать о Гийоме и о том, что он думает или делает там наверху. Это было время аперитивов, понимаешь, и я был очень занят. Вдруг я услышал, как хлопнула дверь наверху, и в ту же секунду понял, что что-то случится, что-то страшное. Он спустился в бар, теперь уже одетый, как парижский бизнесмен, и подошёл прямо ко мне. Он не сказал никому ни слова, был бледен и зол и, естественно, привлёк к себе внимание. Все ждали, что он будет делать. Честно говоря, я думал, что он ударит меня или что он спятил и сжимает в кармане пистолет. Поэтому у меня на лице, должно быть, отразился испуг, и это только ухудшило положение. Он зашёл за стойку и начал кричать, что я tapette [125] Шлюха ( фр .). и вор, чтобы я немедленно убирался, или он вызовет полицию и засадит меня в тюрьму. Я был так ошарашен, что не мог произнести ни слова, а он кричал всё громче и громче, и люди начинали прислушиваться; и вдруг, mon cher, я почувствовал, что падаю, падаю с какой-то огромной высоты. Довольно долго я не испытывал гнева, лишь ощущал, как слёзы закипают во мне, как на огне. Я не мог перевести дыхание, не мог поверить, что он действительно так поступает со мной. Я только твердил: «Что я сделал? Что я такого сделал?» Но он не отвечал и вдруг прокричал так, будто выстрелил: «Mais tu le sais, salaud! [126] Ты же знаешь, сволочь! ( фр .). Сам прекрасно знаешь!» Никто не знал, что он имеет в виду, но это была та же сцена, которую он устроил мне в фойе кинотеатра, помнишь? Все верили, что он прав, и что я виноват, и что я совершил что-то ужасное. И он подошёл к кассе и вынул какие-то деньги (но я-то знал, что он знает, что в этот час там мало денег), сунул их мне, говоря: «Бери! Бери! Лучше самому отдать, чем позволить тебе обворовывать меня ночью! А теперь убирайся!»

О, если бы ты видел эти лица в баре, такие сочувствующие и трагичные, показывающие, что теперь-то им всё стало ясно, что они всегда так и думали и страшно рады, что никогда не имели со мной ничего общего. А?! Les enculés! Мерзкие сукины дети! Les gonzesses! [127] Давалки! (…) Бабы! ( фр .).

Он снова разрыдался, но на этот раз от ярости.

– И тогда наконец я дал ему в морду, меня тут же схватило множество рук, и трудно понять, что произошло потом, но в конце концов я оказался на улице с пачкой мятых ассигнаций в руке, под взглядом всех этих зевак. Я не знал, что мне делать: страшно не хотелось оставить это так, но я понимал, что, если что-то ещё произойдёт, приедет полиция и Гийом сделает так, что меня посадят. Но он мне ещё попадётся, клянусь, и уж тогда!..

Он умолк и сел, уставившись в стену. Потом повернулся ко мне. Долго разглядывал меня в молчании.

– Если бы тебя здесь не было, – произнёс он очень медленно, – Джованни пришёл бы конец.

Я встал.

– Не валяй дурака. Это не такая уж трагедия… Гийом – шваль. Как все они там. Но это ведь не самое страшное, что было у тебя в жизни, а?

– Может, от всего плохого, что случается, человек слабеет, – сказал Джованни так, будто не слышал меня, – так что сопротивляется всё меньше и меньше.

Он взглянул на меня снизу.

– Нет. Самое худшее случилось со мной давно, и моя жизнь с тех пор была мучением. Ты ведь не уйдёшь от меня, нет?

Я засмеялся:

– Нет, конечно.

Я начал стряхивать осколки стекла с одеяла на пол.

– Не знаю, что сделаю, если ты уйдёшь.

У него в голосе впервые прозвучала нота угрозы, или мне это показалось.

– Я так долго оставался один, что не знаю, смогу ли ещё раз пережить такое.

– Теперь ты не один, – сказал я и добавил поспешно, потому что не выдержал бы в этот момент его прикосновения: – Хочешь погулять? Давай уйдём куда-нибудь из этой комнаты.

Я улыбнулся и грубовато толкнул его в шею, как делают в регби. Мы сцепились на мгновение. Потом я оттолкнул его.

– Я угощаю.

– А ты принесёшь меня потом домой? – спросил он.

– Да. Я опять принесу тебя домой.

– Je t'aime, tu sais? [128] Я люблю тебя, знаешь?

– Je le sais, mon vieux. [129] Знаю, старина ( фр .).

Он подошёл к раковине и умыл лицо. Потом причесался. Я смотрел на него. Он улыбнулся мне из зеркала, став вдруг очень красивым и счастливым. И таким молодым… А я никогда в жизни ещё не чувствовал себя таким беспомощным и таким старым.