Джеми Аттенберг - Время повзрослеть

Он покачал головой.

— Нет, это не так работает. — Он указал на колонки. — Это для нее. Что думаешь?

Зазвучал медленный рефрен, как будто погребальная песнь. Это был его голос, наложенный несколькими дорожками.

— Думаю, ей бы понравилось, — сказала я.

Мы не проронили ни слова, пока не закончилась песня.

— У меня целый альбом записан, — сказал брат.

Я испытала мимолетное чувство зависти и благоговения перед его музыкальным талантом и этой способностью так просто находить путь к своей творческой сущности. Но в этом весь он, выигрышный билет в семейной лотерее достался именно ему. Он унаследовал лучшее от отца.

— Послушай, Андреа, больше всего я рад тому, что ты сможешь попрощаться с ней, — сказал Дэвид. — Мы уже давно это делаем. Я имею в виду, что все кончено. Но она — и твоя частичка тоже. Я знаю, ты никогда так не считала, но все остальные считали, поэтому важно, чтобы ты знала: она была частью твоей семьи.

— Я знаю это! — воскликнула я. — Я приехала. Я люблю ее.

Честно говоря, я произнесла эти слова впервые. Так что, наверное, пришло время сказать их ей.

Я зашла в дом и через кухню, где на столе стояла пустая коробка из-под «Криспи Крим», вернулась в гостиную. Невестка встала и протянула мне ребенка. Мама с кухни прокричала, не хочу ли я чего-нибудь.

— Вино есть? — спросила я.

— Нет, — ответила она.

Я взглянула на Грету; та покачала головой.

— Здесь теперь что, сухой закон? — спросила я.

— На данный момент — да, — сказала Грета.

— Я протестую, — вяло возразила я.

Хотя, думаю, это правильно — присутствовать в настоящем времени, как выразился мой брат. Этот момент исчезнет и больше не вернется, как и ребенок у меня на руках.

Я села в кресло с Сигрид. У нее были мягкие темные волосы, которые вились у нее за ушами. Она была худенькой, ее косточки казались хрупкими и нежными, с угловатыми, как будто заостренными суставами. Ее дыхание было спокойным. Я наклонилась, поцеловала ее в лоб и прижала к себе, а потом закрыла глаза с мыслью: «Твоя кровь — моя кровь. Ты прекрасная девочка. Ладно, так и быть, доброй ночи, прощай». Я выпрямилась, взяв ее крохотную ручку в свою ладонь.

Грета лежала на диване под одеялом, свернувшись калачиком; ее волосы были рассыпаны везде — огромная пышная грива. У нее за спиной висели пыльные темно-коричневые вельветовые занавески. Когда-нибудь я нарисую это, пообещала я себе. Я должна в точности запомнить, как она выглядела, если мне больше никогда не доведется побывать в этом доме. Я нарисую Грету. Я спросила у нее, как она, в состоянии ли она о себе позаботиться. Если она может ясно мыслить, она это переживет. Я думала о ней и о своем брате, о том, выдержит ли их брак, но я не должна была об этом спрашивать. По крайней мере не сейчас. Грета вкратце рассказала, как они приняли такое решение, о некоторых последних проблемах Сигрид со здоровьем, о консультации с врачом, о еще одной консультации. Наконец она произнесла:

— Вообще-то это уже неважно. Все кончено.

Она покачала головой, и из-за усталости, как духовной, так и физической, даже это простое движение показалось замедленным. Она помолчала, прежде чем произнести следующую фразу:

— Я буду скучать по тебе, Андреа, когда больше не смогу с тобой разговаривать.

— Не говори так, — возразила я. — Мы будем разговаривать.

Она бессмысленно улыбнулась.

В комнату вошел брат. Я глядела на них обоих, держа на руках малышку. Грета смотрела на меня со своей дочерью на руках и, не скрываясь, рыдала. Дэвид стоял в другом конце комнаты, прислонившись к небольшой двери, ведущей в кабинет, слегка ссутулившись от боли. Борода у него отросла настолько, что, казалось, чуть ли не развевалась на ветру. «Воссоединение, — подумала я, держа на руках их умирающего ребенка. — Теперь вы должны воссоединиться, а не отдалиться». Именно у них были те отношения, которых я хотела все эти годы, или отношения, которых, как я полагала, я должна была искать, те самые, которые, казалось, были ближе всего к тому, чего я могла достичь, если бы однажды действительно решила, что мне нужна любовь. А они даже не думают о том, чтобы поддержать друг друга как раз в тот момент, когда оба могут сломаться. Воссоединитесь. Мне хотелось сказать им: «Простите сами себя. Здесь нет ничьей вины или проступка. Это ваша победа: в том, что вам удалось так долго поддерживать в ней жизнь, в том, что вы посвятили себя ей, этому непознанному созданию, делающему слабые вдохи у меня в руках, словно крошечный поезд, прибывающий на станцию. Я бы никогда так не смогла. Я восхищаюсь вами. Не теряйте веру друг в друга».