Сергей Кузнецов - Шкурка бабочки

Я не могу поверить, ее нет больше , еще раз повторяет Маринка на Ксениной кухне и наливает себе оставшиеся со вчера последние 50 грамм «Флагмана». Я ее почти не знала, говорит Маринка, но она была такая милая и очень тебя любила, это чувствовалось.

Ксения сидит, обхватив себя руками, нахохленная птица, повторяет: это я виновата, я виновата , смотрит в точку, раскачивается из стороны в сторону, растрепанные волосы, худая, маленькая. Вчера позвонила мама, кричала в трубку: вот, я предупреждала, ты допрыгаешься, а если в следующий раз – твоя очередь? Ты обо мне подумай, мне сразу не нравилась эта идея, перед людьми до сих пор стыдно, я думала, моя дочь будет самая лучшая, а ты занимаешься какой-то ерундой, что это за профессия – менеджер, неужели тебе это нравится, что ты вечно лезешь во всякое говно, вот, допрыгалась, а кто вообще такая была эта Ольга? Мама, я же говорила тебе сто раз: это была моя ближайшая подруга. А, подруга. Повесила трубку, вот сидит теперь, повторяет виновата, виновата.

Не говори глупостей, отвечает Маринка, ты же ничего не знала, что ты себя казнишь? Ты лучше про Олю подумай, говорит Маринка, ты же знаешь, мученическая смерть – это очень хорошо для кармы, так что думай о том, как Оля сейчас летит к ясному свету, сидит в лотосе у ног Будды, не помнит уже о нас, ни печали, ни страдания, ни тоски.

Ты же знаешь, пожимает худыми плечами Ксения, ты же знаешь, я не верю во все это. Мы просто умираем, потом ничего не происходит, нечего меня утешать, не говори глупостей. Нет никакого ясного света.

Маринка молчит, она сама не уверена насчет мученической смерти, может, прямо сейчас придумала. И вообще, про карму хорошо трепаться с мужиками, пускать пыль в глаза, строить из себя девушку с богатым внутренним миром. А что говорить сейчас, когда Ксения все так же молча сидит на стуле, смотрит сухими невидящими глазами. Тут не подойдешь, не возьмешь за руку, не сядешь рядом, гладя по голове, приговаривая что ты, все будет хорошо. Она и сама не верит, что все будет хорошо, она не умеет вот так сидеть рядом, молчать, держать за руку, ей кажется: нужно что-то сделать, как-то помочь, развеселить, нет, блин, не развеселить, конечно, растормошить хотя бы. Если бы Ксения была маленькой девочкой, совсем маленькой, годовалой девочкой, а лучше – маленьким мальчиком, тогда Марина знала бы, что делать. Она бы подбрасывала ее в воздух и ловила, подбрасывала и ловила, и Ксения начала бы смеяться, и не осталось бы ни печали, ни страдания, ни тоски. Но Ксению не подбросишь, не поцелуешь в животик, не защекочешь, шепча ласковые слова и дурацкие прозвища.

– Может, ляжешь? – предлагает Марина, чтобы хоть что-то сказать. Они идут в комнату, и Марина мучительно соображает, что она делала раньше, когда на Ксению так накатывало, и вспоминает, и говорит: а слушай, может, тебе опять нужно какого-нибудь садиста, ну, как тогда Никиту? – и в ответ Ксению неожиданно выворачивает прямо в прихожей, в том же месте, где блевал Вячеслав, он же Станислав.

Потом Ксения снова сидит на кухне, Марина вытирает пол, радуясь, что теперь хотя бы ясно, что делать, а Ксения извиняется, говорит, что ей и вообще о сексе трудно думать в последнее время, а уж о тематическом сексе просто никак невозможно, видимо, это прошло у нее, все ведь проходит, вот Маринка сама должна помнить, как зажигала, пока не забеременела, а теперь степенная дама, типа мать семейства. Степенная дама стоит, попа кверху, соломенные волосы лезут в глаза, выжимает тряпку в ведро, смеется: да какое там степенная, я все такая же. У меня просто ребенок вместо секса.

Вот и я все такая же, говорит Ксения, наверное, у меня вместо секса работа, или Олины похороны, или все вместе.

А может быть, не все, а ничего, думает она. Хорошее слово – «ничего». Правдивое, хорошее слово. Оно не знает лжи, не знает предательства. Ничего. Слово для тишины в ночной квартире, для темноты в одинокой комнате, для пустоты в открытых глазах. Хорошее слово для ответа на любой вопрос. Что осталось от Оли? Что останется от нее, Ксении? Что остается от файла, когда он стерт? Что у людей в голове?

Почему он выбрал именно Олю? думает Ксения, почему – не меня? Я знаю, он разбил ей ребра, вынул сердце, будто еще раз напомнил мои слова – вскрой мою грудную клетку и возьми мое сердце , – будто оставил подпись. И, выходит, сделал это для меня. Значит, я виновата, значит, это я убила Олю. Значит, я убивала ее, когда делала сайт, убивала, когда отвечала на самый первый «привет!», убивала каждый раз, когда писала ему, каждый раз, когда мастурбировала, каждый раз, когда кончала, каждый раз, когда делала себе больно, убивала, когда читала его письмо. Я убила Олю. Я виновата.