Чинуа Ачебе - Человек из народа

Когда я окончил университет и уехал, она ужасно тосковала, да и я тоже. Мы писали друг другу раз в неделю или, во всяком случае, раз в полмесяца. Помню, в 1963 году, во время забастовки почтовых служащих, я больше месяца не получал от нее писем и был сам не свой, как выражался мой слуга Питер.

Теперь Элси работала в больнице милях в двенадцати от Бори, и мы договорились, что я проведу каникулы в столице и буду ездить к ней из города на автобусе, а в выходные дни она сможет навещать меня в Бори. Вот почему приглашение министра пришлось как нельзя более кстати. Правда, у меня были в городе холостые друзья, у которых я мог остановиться, но никто из них не располагал отдельной комнатой для гостей, да еще со всеми удобствами.

После визита министра я еще долго размышлял над тем, почему он воспринял как оскорбление свою старую кличку «без пяти минут М. П.». Сам не знаю, отчего меня занимал весь этот вздор. Но так уж бывает: привяжется к тебе какая-нибудь идиотская мысль или пошлый мотив, от которого и самому-то неловко становится – скажем, музыкальное сопровождение радиорекламы глистогонного средства, – и никак не выкинешь эту чепуху из головы.

В 1948 году, когда я впервые познакомился с Нангой, он как будто ничего не имел против этого прозвища. Я даже подозреваю, что он сам его выдумал. Во всяком случае, оно ему нравилось. Когда его коллеги учителя фамильярно называли его просто инициалами – М. П., он добавлял: «Без пяти минут». Уж конечно, он не стал бы этого делать, если бы кличка его раздражала. Почему же теперь он так болезненно воспринял ее? Поразмыслив, я решил, что все дело в царящей у пас в стране атмосфере враждебности к интеллигенции. В 1948 году Нанга еще мог разрешить себе шутку, позволявшую думать, что в глубине души он сожалеет об отсутствии у него высшего образования. В 1964 году он уже считал долгом чести доказывать ненужность университетских наук для таких, как он. Разумеется, он не смог убедить в этом даже самого себя, вот почему его так обрадовала перспектива получить докторскую степень, которую ему посулили в каком-то безвестном провинциальном колледже в Америке.

Перед тем как отправиться в столицу, я решил ненадолго съездить в свою родную деревню Уруа, расположенную милях в пятнадцати от Анаты. Мне нужно было кое о чем переговорить с отцом, а главное – я хотел отвезти Питера на время каникул к его родителям, как обещал им, когда брал мальчика к себе.

Питер не помнил себя от радости: он не был дома почти год и теперь приедет самостоятельным человеком, который сам зарабатывает себе на хлеб. В лавчонке Джошма он купил шелковый головной платок для матери и пачку табака для отца. Трогательные подарки, которые готовил своим мой слуга-мальчишка, получавший всего-то двадцать шиллинггов в месяц, лишний раз напомнили мне о том, что у меня в семье все обстоит иначе, и я невольно позавидовал ему. Мне некому покупать платки, ведь у меня нет матери, а делать подарки отцу – все равно что лить воду в высохший колодец.

Моя мать была у отца второй женой. Она умерла, родив меня, и в глазах своих соотечественников – таково наше поверье – я был злополучным, если не дурным ребенком. Отец мне этого никогда не говорил; правда, он вообще не особенно интересовался мною – у него было слишком много жен и детей. Но я был чутким ребенком и рано понял: что-то со мной не так. Первая жена отца, которую мы называли Мамой, растила меня наравне со своими детьми, и все же мне чего-то недоставало. Как-то раз, во время игры, я повздорил с одним из мальчишек, и он крикнул: «Ну ты, выродок! Погубил свою мать!» Так вот, значит, в чем было дело…

Я вовсе не хочу сказать, что был несчастливым или одиноким ребенком. Когда в семье такая орава ребят, в ней нет места для грусти и одиночества. К тому же справедливости ради нужно добавить, что отец никогда не позволял своим женам делать различие между родными детьми и неродными. У всех нас была только одна Мама; двух других жен отца (теперь их больше) их дети называли – мать, а остальных – мать такого-то или такой-то.

Правда, как только я достаточно подрос, чтобы вникнуть в смысл некоторых наших поговорок, мне стало ясно, что лучше бы умер я, а моя мать осталась жива. Когда соседи приходят утешить женщину, потерявшую новорожденного, они говорят, чтобы она осушила глаза, потому что лучше разлить воду, чем расколоть кувшин. При этом подразумевается, ч-то целый кувшин всегда можно снова наполнить водой.