Сергей Шаргунов - Птичий грипп

Иван недоспал, ох недоспал. На съезде он вышел и рассказал залу про то, что недоспал и чем он занимался всю ночь, про вонючую фабрику.

Степан хихикал, сидя в зале на правах гостя. Неверов был выспавшийся и благожелательный и хихикал дешевой политической романтике русского писателя.

А после съезда был митинг. Июльский закат. Закисший перегретый город. Степа, конечно, на митинг не пошел.

Иван выплеснул первые слова, пальцами поглаживая желтый пористый чехол микрофона.

– Здравствуйте, товарищи! – Микрофон разнес приветствие над площадью, поверх знойных запрокинутых лиц.

– Нет! Нет! Гав-гав-ноу! – Блюющие вопли хлынули откуда-то с задних рядов толпы, усиливаясь паникой, бранью, визгами…

Шурандин в горячей черной тени от тента, нависающего над сценой, обморочно продолжал вещать. Он драл пересохшую глотку, звал народ к борьбе, а сам отмечал: толпа распахнулась, молотя, давя, усаживая на корточки гибких, рвущихся к нему чертей. Толпа разверзлась, чтобы опять сомкнуться. И замерла, полная повышенного внимания.

Иван выступал, тянул речь, повторял тезисы…

И тогда уже в толпу стали, не спеша, заходить милиционеры, замедленно, словно подтрунивая, выводить из ее месива неудачных провокаторов.

Иван отошел от микрофона. Ему было нечем дышать.

Осенью отношения думца с властью испортились совсем. Он попросил Ивана отправиться в Воронеж, срывать съезд партии власти.

Синяя тьма, могучие порывы ледяного ветра, улица, запруженная сигналящими машинами. Ваня пробирался между багажниками и капотами, прижимая к груди огромный ворох красных и желтых флагов. На углу поджидала, коченея, сотня воронежцев. Шурандин подскочил к ним и стал раздавать знамена, натянутые на пластмассовые палки.

– Идем! – закричал он в белый легкий мегафон. – За мной! Дайте дорогу!

Люди дернулись и повалили за ним.

– Дайте нам дорогу! Дайте нам дорогу!

На бегу они запаляли файера: дергаешь за веревочку, и вырывается и рук сизо-красный карнавальный огонь.

Они бежали к центральной площади, где для «партии власти» начинала свой концерт силиконовая группа, обозванная кем-то «Сосущие».

Иван мчал впереди темной оравы, озаренный языками огня, а наперерез равнялась цепь милиции. И только ветер не знал логики, мотаясь туда-сюда, туда-сюда…

– До-ро-гу!

Удар бегущих по оцеплению был таранным. Гражданские попадали на ментов, закипела драка, подошвы заскрежетали об асфальт…

Шурандин вскочил на ноги, подхватил надколовшийся мегафон, и закричал, направляя глубокий разбитый вопль в сторону сцены с дородными чиновниками и певичками-минетчицами:

– Позо-о-ор!

– Заткнись! – жирный милицейский генерал ринулся на него, и их глаза, орла-борца и индюка-охранителя, столкнулись, как стеклянные шары. – Ты сегодня до Москвы не доедешь! Че смотришь? – Резко выхватив у кого-то чадящий файер, он с размаху ткнул Ивану под глаз.

Иван отпрянул, гримасничая от боли. И тотчас навалились сзади, а чье-то пальто локтем перехватило горло.

«Ты – писатель! – прошептал внезапно затихающий ветер. – Запомни Воронеж, писатель…»

Его уже вели, сгорбив, двое в штатском, вели с дикой скоростью, лягая ботинками по икрам ног. Не глядя, швырнули в уазик, похожий на маршрутное такси. В уазике был пьяный мент. Он бил Ивана под дых, опаляя драконьим дыханием, и все спрашивал, где у того запрятана «пушка».

Всего ничего, какие-то смешные сутки провел Ваня в камере предварительного заключения. Он сидел в черной камере с круглыми прорезями дверей, полными едкого света. В камеру вталкивали молодых бандюганов. Они курили с ним одну сигарету на всю камеру. Допрашивать его вели в четыре утра через черный – всего черней перед рассветом – дворик от одного корпуса к другому, наставив автоматное дуло в позвоночник.

Выйдя, Иван не поверил, что истекли какие-то сутки. Вечность истекла. В продуктовом взял бутылку шампанского. На пороге магазина распечатал ее, выстрелил и судорожно отхлебывал, принимая ледяной ветер как милость. И не отрывался от бутылки, пока не допил.

Накануне Нового года в Москве должны были пройти выборы. Политик двинул Шурандина в депутаты. На встречах с избирателями Иван, по-писательски наслаждаясь, запоминал повадки провокаторов. «Где мои гаражи?» – мычал дикую мантру налитой, розовый от хамства хряк. Климактерическая тетка потрясала в воздухе плачущим, увесистым, школьных лет мальчонкой и одновременно лезла по ступенькам на сцену. Этот абсурд только увеличивал народные симпатии к травимым и гонимым. «Ишь, как за вас взялись!»…