Сергей Шаргунов - Птичий грипп

– Нельзя, бабуль. Бунт делаем, – тоном, не терпящим возражений, говорил рослый Серега в зеленой толстовке с малиновым Мавзолеем.

В этот день седьмого ноября Милиция была дома. Дочки-близняшки разом заткнулись и, разгоряченные долгими криками и танцами, прикорнули. Мила легла на диван, и ее тоже сморил дневной сон.

Ей приснилось, что она идет по кривоватым мощеным улицам европейского городка. Кое-где, несмотря на светлую часть суток, кроваво мигают вывески. Вот на перекрестье улиц толстый мужик в пестрой клетчатой рубахе надрывно заливается на саксофоне. Будто отсасывает пиво из разливного устройства… Пена набилась в трубу, и звук выходит нудный, вязнущий в пенном засоре. Запах сосисок и тушеной капусты. На краях улиц пьют кофе и вино, шастают по магазинам обуви и постельного белья. Туристы, забавно поднимая колени, гарцуют в шортах и ежатся на ветерке. Она входит под сень огромного дерева, плутовски щелкают и выскакивают из-под ее кроссовок перезрелые каштаны. За столиком на воздухе сидит невысокий круглый мужчина лет пятидесяти. Он увлечен газетой и посасывает зубочистку, которой вращает в углу рта. Мужчина поднимает глаза, подернутые рассеянным дымом.

– Владимир Ильич! – кричит Милиция.

– А? Как? Не имею чести… – газета отлетает, ее подхватывает налетевший ветер, мужчина все же приподнимает котелок и щелчком отбрасывает зубочистку под стол.

– В России революция! – кричит Милиция.

Губы ее немеют, язык набухает, и от этого крик получается таким четким и выразительным! Лицо господина сводит детская судорога недоверия и надежды…

Мила проснулась в слезах.

Она лежала и беззвучно плакала…

Заворочались, громко восклицая, и сразу продолжили игру обе дочки.

Мила встала, отворачиваясь от них, размазывая неподконтрольные слезы. Она закрылась в ванной, где хорошенько высморкалась и ополоснула лицо и шею холодной водой.

Когда она вернулась в комнату, девочки странно присмирели.

Обе сидели на диване, замолчав и прижавшись друг к другу, а две пары глаз были расширены.

– Ну что еще? – Почему-то Мила вообразила, что одна проглотила иголку по совету другой. – Что с вами? Не молчи, дрянь! – В минуты тревоги она обращалась к ним как к единому целому.

– Дядя летал…

– Дядя летал, все измелькал…

– Дядя Ленин…

– Как полети-и-ит!

Из сбивчивого повествования дочерей она восстановила для себя случившееся: бумажная картинка с Лениным, приколотая к шкафу, сорвалась с места, сделала несколько кругов по комнате и прикрепилась обратно, так что кнопка опять вонзилась в дерево.

Портрет был вырезан Милицией из советского букваря. Ильич в профиль с поднятой головой в кепке, сощурив глаз, любовался на тройку наливных снегирей, под которыми прогибалась, роняя снежный ворох, ветка. Это была иллюстрация к занимательной, пронзительной, как птичье пение, истории. «Ленин и снегири».

Милиция подошла к шкафу.

– Врушки, – махнула она рукой. – Идем обедать… В кого это вы у меня такие фантазерки?

Все в картинке на шкафу было по-старому. Мила скользнула по бумажке глазами, но жажда чуда заставила ее помедлить, и пощупать воздух ноздрями. Аромат! Придвинула нос ближе и отшатнулась.

Ленин жасминно благоухал, а вся бумажка была засеяна мелкой и жирной россыпью золотистых капель. Мила знала от тети-монахини, что такое мироточение. К приезду мужа она заметила еще одно чудо: грудь у снегиря, сидевшего на самом краю ветки, переливалась яркой каплей крови.

Вскоре слух о чуде, случившемся седьмого ноября, облетел публику. Многие ерничали, предположив, что это проделки скучающей большевички – кровь менструальная, а благоуханные капли из дезодоранта. В популярной московской газете появилась карикатура: девица в длинной юбке и комиссарском шлеме размахивает тампоном на веревочке и тюбиком туалетной воды. А один митрополит требовал привлечь Огурцовых к суду «за кощунный подлог».

На следующий день после публикации карикатуры ее автор попал в позднее метро, на пустой эскалатор, и тот порвался. Распахнулась пропасть. Черный от мазута, искалеченный стальными зубцами, пассажир был извлечен с кровавыми обмылками рук… Спустя неделю митрополит освещал станцию «Римская», но не успел он взмахнуть кропилом – прямо над его головой лопнула шаровая лампа. Смяв митрополитский белый клобук, крупные куски стекла повергли старика на мраморный пол.

Мила освободила шкаф от лежавших и висевших в нем тряпок, и отныне он предназначался исключительно для маленького квадрата бумаги. Чудо неожиданно примирило Огурцова с матерью, она даже забирала у него на целые недели дочек, чтобы те вдруг не навредили картинке.