Хади - Искалеченная

Некоторые женщины продолжают говорить: «Меня подвергли „вырезанию", и моя дочь должна пройти через это». Они думают, что их дочери не найдут мужей.

Но я встречала в африканских деревнях бабушек, иногда восьмидесяти лет, которые говорят совсем по-другому: «Знаешь, дочка, почему мужчины придумали это? Чтобы заставить нас молчать! Чтобы контролировать нашу жизнь женщины!»

Слова «оргазм» нет в нашем языке. Удовольствие женщины – не только табу, но и нечто совсем неведомое. Впервые услышав слово «оргазм», я побежала в библиотеку. И тогда поняла, чего нам не хватало. «Вырезанием», практикуемым в детстве, нас заставляют поверить, что мы родились такими. Нас лишают удовольствия, чтобы доминировать над нами, но не могут лишить способности мыслить.

Существо, находящееся в заточении в узкой камере, даже в наручниках и кандалах, сохраняет свободу мысли. Тело в неволе, но мозг свободен. Именно так я воспринимала себя. Мне понадобилось время, чтобы научиться убеждать женщин отстаивать свои права. Вначале, особенно когда нужно было выступать на конференциях, меня сковывало сильнейшее смущение. Я думала: «Я – необычное существо, диковинный зверь, на которого все пришли поглазеть, чтобы понять, как он устроен». И я боялась смотреть на людей, стараясь угадать их мысли, – это было ужасно. Через несколько минут мне хотелось сбежать: «Что я здесь делаю? Зачем выставляю себя напоказ? Почему обсуждаю это? Почему я?»

Иногда мне задавали очень дерзкие и интимные вопросы, обращаясь ко мне лично, в то время как я говорила о проблеме в целом.

– Когда вы занимаетесь любовью, что ощущаете?

– Я не отвечу вам, поскольку это моя интимная жизнь.

Вероятно, я выглядела спокойной, но мне казалось, что меня обдали холодным душем.

Мне было плохо, стыдно, я дрожала. В первый раз, выйдя из конференц-зала, я чувствовала себя «вырезанной» дважды, будучи обязанной выступать против этого. Потом я сказала себе: «Подумай немного, ты в начале борьбы, ты воюешь против всего мира, ты одна из тех, кто должен принести себя в жертву, чтобы другие могли двигаться вперед. Пустяки, спрячь свой стыд в карман и положи поверх него носовой платок. Продолжай».

Теперь я часто отвечаю с беспощадностью и для себя, и для спрашивающего.

Если мой собеседник африканец:

– Пойдите к «невырезанной» женщине, а потом расскажите мне о разнице, я ее не знаю.

Если это белая женщина:

– Вы – белая, я – черная, попробуйте представить обратное. Я ничего не могу сказать вам – я не жила так, как вы. А вы никогда не жили так, как я.

Сегодня такого рода вопросы больше не смущают нас. Назад дороги нет, нужно идти вперед, расчищать путь для тех, кто примет эстафету.

Единственный вопрос, на который мне все еще трудно отвечать, касается моих детей. Его мне задали однажды на телевидении:

– Ваши дочки «вырезаны»?

Только я несу груз ответственности за детей. Я могла бы сказать в свое оправдание, что была слишком молодой, несведущей, впитавшей разговоры матерей и бабушек. Но меня особенно смущало то, что я должна публично говорить об их интимных ранах. Из уважения к ним я не имела на это права. Но и не хотела врать, это не в моем характере. Поэтому я ответила «да». И мне было очень больно. Надеюсь в глубине души, что дочки простят меня.

Кто лучше, чем женщина моего поколения – искалеченная в семь лет для того, чтобы выйти замуж «чистой» в школьном возрасте, – мог говорить о традиции, которую навязали? Я должна была иметь мужество выступить и против себя самой.

Но на все мужества не хватало. Я не могла даже допустить мысли о том, чтобы встретить мужчину и начать новую жизнь. Постель все еще таила в себе опасность. Я испытывала к мужчинам недоверие и чувство, близкое к ненависти. Оно было настолько ярко выраженным, что знакомые мне часто говорили: «Ты становишься сварливой!» И вот…

Это была случайная встреча во время африканских крестин, отмечаемых среди друзей. Ему немного за сорок, у него русые волосы с проседью. Он попросил мой номер телефона у подруги, организовавшей вечер. Она, конечно, поспешила ему его дать. Вероятно, ему хотелось дружески поддержать меня и скрасить мое одиночество. Я жила одна уже много лет.

Поскольку этот мужчина жил не во Франции, а на севере Европы, в течение почти целого года он мне настойчиво звонил издалека. Вначале я не могла вспомнить его, у меня не было никакого желания отвечать ему, и я делала это только из учтивости. Потом дружеские разговоры участились. А однажды он пригласил меня приехать к нему. Я пыталась уклониться: «Посмотрим, я позвоню вам…» Но не позвонила. Коллеге по работе, одной из моих белокожих сестер, и моей кузине, жившей со мной, я рассказала о своей странной телефонной связи, закончившейся приглашением. Они не отступают: