Анатолий Макаров - Человек с аккордеоном

— А я все жду, Евдокия Александровна.

— Кружки, что ль? — невинно спросила буфетчица.

— Это само собой. — Алик разочарованно пожал круглыми плечами, давая понять, что в этом смысле он с судьбой вполне смирился. — Я жду большего, Дуся. Того момента, когда нас с вами не будет разделять это озеро, — с нарочитой грустью он помочил пальцы в пивной лужице на стойке, — в котором тонут все мои надежды.

Дуся засмеялась, залилась, закатилась.

— Как же это вы, на полногтя глубины, и уже испугались? Чего же дальше-то будет?

— Дальше, Дуся, будет грандиозный заказ, — мечтательно сказал Алик. — Ну-ка, Саня, между прочим, Дуся, рекомендую, мой лучший друг, доктор философских наук, так, Саня, глянь, вон там, кажется, тара освободилась.

В это мгновение физиономия Алика из иронически блудливой сделалась вдруг серьезной и сосредоточенной, словно тень какая-то слетела на чело, Саня собрался было пошутить по этому поводу, но на всякий случай все же обернулся и посмотрел в ту же сторону, что и Алик.

Шагах в десяти от стойки сидели за двумя сдвинутыми столами, полными бутылок и пивных кружек, блатные с картонной фабрики, семь человек, даже странно, как это столь великолепное застолье сразу же не бросилось им в глаза.

— Такие дела, — тихо и серьезно произнес Алик. — Ватерлоо так и светит. Умнее всего, конечно, когти рвануть, да уж теперь неудобно. Дуся, — добавил он, перегибаясь интимно через стойку, — надо бы кого ни то до силосной старой ямы послать. Предупредить, что товарищи, мол, задерживаются…

Саня по-прежнему все смотрел на блатных, ни сознание опасности, ни признаки страха не отвлекали его от размышлений, он хорошо знал эти лица, потому что ненависть дает самое точное знание, быть может, даже более точное, чем любовь. А он их ненавидел с детства и в толпе узнавал сразу — не по уродству, они бывали и красивыми, не по каиновой печати, они и благостными бывали, но по тому особому качеству, которое выдавало людей, привыкших ежедневно утверждаться за счет унижения других. Это качество он определял про себя как невосприимчивость к миру: к словам, просьбам, радостям и горю, к обыкновенным и естественным чувствам.

Появился Соколовский с подносом, уставленным дымящимися тарелками, и, как назло, сосредоточенно устремился к только что освободившемуся столику, как раз по соседству с той компанией. Несколько секунд Саня боялся, что они могут подставить Соколовскому подножку или в спину его толкнуть — предупредить об опасности криком значило заранее сдаться, они не тронули его, к счастью, и Олег, радуясь, что ничего не разлил, добрался до заветного стола. Поставил поднос, вздохнул с облегчением и только тут разглядел нежданных соседей. Он мгновенно напружинился весь, подобрался и сделался похож на котенка, выгнувшего спину при виде собачьей своры.

— Мы тут, Олег, — громко сказал Саня, надо было показать, что все в порядке и ничего не произошло.

— Вот вам первые три, потом еще подойдете, — объявила Дуся, грохнув на стол три полных шипящих кружки. Пена медленно стекала на пальцы, и расстояние до стола казалось бесконечным, словно шли они не по дощатому полу, а по льду или канату. И рассаживались за столом как-то неестественно, неловко, будто бы в этот самый момент их фотографировали или показывали по телевидению. От этого внутреннего напряжения они даже потеряли вкус к долгожданному пиву. И еда казалась им совершенно пресной, и друг на друга смотреть не хотелось. Поэтому, когда один из блатных — белобрысый, плечистый, похожий на шведского хоккеиста — повернулся к ним, они почти обрадовались, потому что кончилась неопределенность, а вместе с нею самый подлый из страхов — предварительный.

— Пиво пьете, интеллигенты? — улыбаясь, спросил Хоккеист, по-видимому, в компании он считался самым остроумным и разговорчивым.

Саня вновь подумал, что хорошо знает это лицо — лицо хулигана, который, прежде чем бить, долго и вежливо разговаривает. Так благожелательно, что у жертвы, прищученной где-нибудь в проходном дворе или в тамбуре электрички, возникает зыбкая надежда на благополучный исход дела. — Ну и как, вкусно?

— Ничего, — спокойно ответил Алик Гусев, отпив глоток, поставив кружку на край стола, но не выпуская ее из руки. — Вполне терпимо. А что, возражение есть?

— Вопрос. Общественность интересуется. — Хоккеист обвел татуированной кистью свою компанию, и она засмеялась столь изысканному разговору. — Любопытствует наш здоровый коллектив, правда ли, что вы, суки рваные, по деревне с лопатами бегали, нас искали? Или, может быть, так, народная легенда?