Анатолий Макаров - Человек с аккордеоном

— А почему вы не спросите, как я сюда попала? — Голос Наташи прозвучал нарочито капризно, по глаза были серьезны.

— Ах, не все ли равно! — вновь на полголовы вперед вырвался Соколовский. — Важно, что вы тут, среди нас, а как вы здесь очутились, каждый пусть представит себе по-своему. Я, например, готов поверить, что вы приехали в почтовом дилижансе. Или в карете, запряженной цугом…

— Наташа приехала в новом «Москвиче» лимонного цвета. — Саня уже стоял у окна и смотрел на изгородь возле просыхающей дороги, на щегольской городской автомобиль, забрызганный жирной осенней грязью, и широкоплечего парня в темных больших очках, протирающего ветровое стекло.

— Верно. Меня привез один мой приятель, он едет на юг и согласился свернуть немножко в сторону.

— Совсем немножко! — присвистнул Князев. — Всего только километров триста наберется.

Наташа чуть раздраженно повела плечом.

— Какое это имеет значение: триста, четыреста, он мечтает участвовать в ралли и любит ездить по бездорожью. Вот ему прекрасный повод.

— А приехали вы… — методически продолжал Саня, сознательно подводя дело к развязке…

— К Мише Разинскому. Разве он не предупреждал вас?

Случилась почти театральная сцена, в постановке которой с особым тщанием добивались синхронности: все молчали и все смотрели друг на друга вопросительно, словно подозревая кого-то в лукавом сокрытии столь важных сведений.

— Вы знаете, Наташа, — серьезно сказал Отец, — он, по-видимому, не успел сказать нам об этом…

— Конечно, — чуть ли не закричал Соколовский, — он же хотел сделать нам сюрприз, это даже остроумно, я бы тоже никогда никому даже словом не выдал бы…

— Ну ты-то, положим, прожужжал бы нам все уши. — Тут Алик Гусев перешел на внезапную ошеломляющую простоту в обращении с женщинами, которая никогда его не подводила. — Наташа, ну чего ты волнуешься, в самой деле, не все ли равно — предупредил не предупредил.

— Да я и не волнуюсь вовсе. — Наташа и впрямь не выглядела обеспокоенной. — Я же знаю, у вас здесь полно работы, вы ведь, бедные, в своем свинарнике днями и ночами торчите.

Все скромно потупились, польщенные такой осведомленностью об их судьбе и не обращая внимания на некоторое простительное приезжему сгущение красок. А Наташа продолжала:

— Я сама виновата. Точного дня приезда я ему не сообщила. Просто намекнула, что, мол, не исключена возможность визита. Так что обижаться у меня нет никаких прав. За сюрпризы приходится платить. А между прочим, где он, Разинский? Еще не вернулся со стройки? У вас что, наверное, вторая смена существует?

Повисла неуютная и бестактная тишина, каждое мгновение которой казалось часом. Опять все переминались неловко с ноги на ногу, как на зачете, отводили конфузливо глаза, но изредка бросали друг на друга взгляды, исполненные смущения по поводу постыдной своей нерешительности и затаенной надежды, что у кого-нибудь необходимой силы духа, будь она неладна, все же достанет.

— Вы угадали, Наташа, — произнес Саня с твердостью и отчаянием новичка, ступающего с вышки бассейна в пустоту, — вы все правильно поняли: Миша еще не возвращался.

Он снова видел ее глаза, и больше ничего вокруг но видел, и было у пего жуткое ощущение, что он все падает, падает, падает, а спасительной воды все нет и нет, и вот тут, еще не различая движения губ, он во взгляде ее заметил зарождение улыбки. Той самой, от которой вокруг что-то ощутимо и вполне материально меняется. Он вспомнил последние дни — две или три недели, — похожие один на другой, нудные, как с перепою, мокрые насквозь, слившиеся в памяти в один беспробудно дождливый день, и то, что случилось сейчас, представилось ему торжеством высшей справедливости. Рассвет сегодняшнего дня его не обманул.

Ах, какой оказался сегодня рассвет! Вдруг разошлись сплошные, низкие тучи, и горизонт, непривычно далекий и ясный, постепенно накаляясь, заалел. Саня дежурил на крыльце с трех часов ночи, кемарил, зажав между колен незаряженную берданку, клевал носом, закрывшись капюшоном затвердевшего брезентового балахона. Сон внезапно покинул его. Малиновое светило торжественно показалось в низине, за рекой и за лесом. Саня следил за его восходом завороженно, с тайным восторгом, словно много лет назад в планетарии, во время школьных экскурсий. Заря разгоралась, уже полнеба занимала она, разгоняя разрозненные тучи и поселяя в душе ликование и надежду. Конец дождям, думал Саня, и грязи конец, и простудам, и ночному, душу выматывающему кашлю, и вечерней тягостной скуке, от которой в деревне сдают, к чертям собачьим, слабые городские нервы. Вот а вчера чуть не поскандалили… Собралась вся команда, все двенадцать человек, остатки строительного студенческого отряда, застрявшего в селе Горбове на третий месяц. Остальные ребята укатили в Москву еще в конце августа и сейчас на заработанные деньги наслаждаются жизнью где-нибудь в Сухуми или на Пицунде, поскольку сентябрь у них в институте объявлен в этом году каникулярным месяцем. И только они, дюжина будущих гражданских архитекторов, добровольно и самоотверженно продолжают свой трудовой семестр, пропади он пропадом. Они бы давно смылись отсюда — сорвались бы, смотались, соскочили, вот еще подходящее слово, если бы не эта проклятая свиноферма, которую необходимо подвести под крышу, пока не настали холода. Вечерами, лежа в постелях — впрочем, вернее сказать, в постели, ибо она была на всех одна, обширная, набитая слежавшимся сеном палатка, — изощрялась в остротах по поводу своего положения. Не очень-то веселого, если помнить о горячих кавказских пляжах и о море, похожем осенью на флаг неведомой страны, у берега зеленом, потом желтом и у самого горизонта лазурном.