Михаил Лифшиц - Почтовый ящик

Все сыновья Прокофия воевали, не вернулся один, старший брат Василий. Сообщили жене в Мытищи, что без вести пропал. А где, что – неизвестно. Ни пенсии, ничего. В сорок втором году пришло в деревню письмо из госпиталя в Свердловске от их деревенского, тоже Борисова, но не родственника. Он писал своим родителям, что живой, но тяжело раненый. В письме упомянул, что «Ваську Федотова в плену видел». Сам этот парень в деревню больше не вернулся, то ли умер в госпитале, то ли потом погиб, и последняя ниточка оборвалась…

Андрюшу повели по домам, от Борисовых к Борисовым, потом к Фроловым, к другим Фроловым и опять к Борисовым. Андрей в родной обстановке совсем размяк, забыл, зачем приехал. Рассказали ему все деревенские истории.

Как их деревенская баба Анна овдовела, осталось у нее трое детей. Вышла замуж за путевого обходчика, тоже вдового с двумя детьми, и переехала на пост за сорок километров от деревни. Жили хорошо, дети выросли, и ее сын его дочку полюбил. А жениться можно ли, нельзя? Вроде и не брат с сестрой, но выросли как брат и сестра. Думали, гадали, не могли решить. Надумали спросить совета у двоюродного брата, он был монахом в Ряжске. Поехала Анна, нашла его в монастыре и рассказала про свой случай. Тот говорит: «А почему ж нельзя, они ведь друг дружке не родня?», потом засомневался, подожди, говорит, я в книгах посмотрю. Через полчаса выходит и грустно так: «Нет, Аннушка, неправильно я первый раз сказал, нельзя им жениться…» И не поженились, раз нельзя.

Как вызвали в сельсовет Фролова, бригадира плотников. В сельсовете дожидался уполномоченный НКВД. Велел всю бригаду собрать. Собралась бригада, пять человек. Дали всем пятерым по три года и отправили на канал имени Москвы. Фролов, правда, через два года вернулся, досрочно освободили за ударный труд.

Эти сказки Андрей слышал много раз. Но были и новые.

В пятидесятом году старик Фролов поехал в Москву, отстоял очередь в Мавзолей, дошел до саркофага, упал перед телом вождя на колени и завыл: «Ильич, чего лежишь? Ты погляди, чего наделал! Вставай, исправляй!» Его забрали, три дня продержали, потом отпустили, ничего не сделали.

Рассказывали, как свои деревенские по городам живут. Пристроились сносно, но особо не поднялись. Такого, как Андрей, чтобы инженер, да не простой, больше не было. Был, правда, еще полковник на Дальнем Востоке, но его давно никто не видел.

Неделю Андрей напитывался родным воздухом, откладывая главное на следующий день. Но так и отпуск скоро кончится. Стал посматривать на невест, расспрашивать, кто, да что. Сначала одна глянулась, красивая, веселая. Но больно разбитная, смеялась слишком громко. За такой нечего было в деревню ехать. Нет, не подошла. Потом на Анну Петровну посмотрел, по-деревенски, Оню. Погуляли, поговорили, расписались и уехали.

С тех пор Анна Петровна не представляла, как можно жить без Андрея Прокофьевича. Сначала все делала, как он велел, потом все делала, чтобы жизнь его драгоценную продлить. А теперь что делать? Нет без него жизни. Так и получилось.

Мятущаяся душа нашла опору. Анна Петровна решила, что будет к пенсии подрабатывать, экономно вести семейное хозяйство, а на себя не будет тратить ничего. Наступили тяжелые времена. Двух зарплат и одной пенсии категорически не хватало на еду на пять человек на целый месяц. К тому же Таня могла не донести зарплату до дома, а поехать в Москву и купить картину или дорогую книжку. Анне Петровне было неудобно перед Сережей за дочь, и она фальшиво восклицала: «Ты что же это? Совсем, что ли?» При этом оглядывалась на зятя. А дочь мягко улыбалась и отвечала матери, что нельзя думать только о желудке.

Анна Петровна устроилась санитаркой в больницу и бралась ухаживать за лежачими больными по домам с почасовой оплатой. Полученным деньгам очень радовалась, складывала купюры в несколько раз, засовывала их в круглый старушечий кошелек с верхним замочком и приговаривала: «Танюшке помочь». Находила продукты дешевые, готовила щи, каши, по праздникам пекла каравайцы, такие блинчики деревенские. Сережа и дети их очень любили. И недорого, и вкусно. Но сама Анна Петровна есть почти перестала. Чтобы объяснить свой пост Сереже и детям, говорила: «Так батюшка велел». Она действительно стала чаще ходить в церковь. Чувствовала себя в церкви хорошо, привычно. Только немного мешали новые прихожане, которые громко разговаривали, где стать, не знали, креститься, и то толком не умели, и лезли, куда не положено. Но, слава Богу, их в храме было немного. Службы помнила, подтягивала иногда тонким голоском, молитвы знала, хоть не всегда понимала их смысл.