Свете тихий

– Расценки здесь не так чтобы очень, но и работа тоже – пятнами не пойдешь. Сделай сначала пару главок для образца. Ты главное – не напрягайся…

Через полчаса у меня на экране появляется текст. К вечеру я его просматриваю и впадаю в некоторое остолбенение. Бог с ним, с сюжетом, хотя он тоже заслуживает внимания: девушка, скромный библиотекарь, прогуливалась перед домом с собачкой, та испугалась чего-то, рванулась, и, вот тебе раз, опрокинула какого-то прохожего в лужу, оказалось, что прохожий этот французский миллионер, тут же ее полюбил, сделал предложение, увез прямо из лужи в Париж, главное – через полгода умер и оставил в наследство ей сто миллионов евр. Ну, она купила себе особнячок в Москве и, по-видимому от скуки, занялась расследованием криминала. В общем, все точно как в жизни. Тем, видимо, и берет. Читатель ведь хочет видеть в романе себя. Так что, претензий к сюжету я не имею. Но настоящую оторопь у меня вызывает язык. Ладно, что авторесса не знает разницы между «неглиже» и «дезабилье», в конце концов это мало кто может сейчас объяснить (правда, добавлю, если не знаешь – зачем и писать?), но к тому же упорно выстраивает собственный метафорический ряд: она «гуляет собаку», «думает головой», выясняет время от времени «энтомологию слова», про себя сообщает гордо: «я – дегенератор идей», а в минуты напряженных философских рефлексий заключает, что «такова се ля ви». Причем, это не ирония, хотя некоторые потуги в этом отношении у авторессы, несомненно, имеются, – нет, она, видимо, искренне убеждена, что писать надо именно так. У меня даже появляется вдохновение. Я засучиваю рукава и врубаюсь в зубодробительный словесный массив. Мне уже не раз приходилось иметь дело с рыхлыми подстрочниками переводов, и я представляю, как из косноязычного бормотания сделать нормальный текст.

Я действительно немного поджимаю его, очищаю, прописываю самые невразумительные эпизоды, разворачиваю диалоги, придаю им естественный вид, добавляю в сюжет достоверные бытовые детали. Текст, разумеется, все равно не становится гениальным, но, по крайней мере с моей точки зрения, его теперь можно читать. Я даже слегка удовлетворен результатом – дней через пять высылаю в издательство редактуру первых двух глав.

И разражается грандиозный скандал. До меня, правда, докатываются лишь слабые его отголоски. Тем не менее, Максим, позвонив через пару дней, говорит, что авторесса устроила ему трехчасовую истерику: потребовала, чтобы таких редакторов к нее книгам не подпускали на километр.

– Кричала, что в суд на тебя подаст. Она ведь позиционируется на рынке как автор интеллектуального детектива. А ты из нее просто дуру сделал… И, ты знаешь, она ведь, не обижайся, в определенной мере права. Если ее романы расходятся сумасшедшими тиражами, значит она лучше чувствует, как сейчас надо писать.

Он завершает разговор классической фразой:

– Ну, извини…

А за что, собственно, извинять?

Виноват только я сам.

Сколько раз говорил себе: не берись не за свое дело. Все равно не получится – потратишь время и силы, в конечном итоге – жизнь.

Вот, опять хороший пример.

Я, как привидение, бессмысленно брожу по квартире. За окном – мокрый пустырь, на противоположном краю которого темнеет страшноватый индустриальный развал.

Начали возводить что-то и бросили.

Куда я смотрю?

В какой мир меня, бог знает как, занесло?

Зачем я здесь?

Для чего?

И почему, прикасаясь то к одному, то к другому, не вижу смысла ни в чем?

Сыпется за окном мелкий дождь.

Мутнеет воздух.

Зажигаются слабенькие городские огни.

Очередной день закончен.

Ответов на эти вопросы у меня нет.

Впрочем, мой бытийный репертуар, оказывается, далеко не исчерпан. Это только в минуты отчаяния мнится, что представление идет без тебя. На самом деле в пьесе множество разнообразных ролей, и перипетии сюжета вдруг высвечивают какой-нибудь совершенно неожиданный персонаж.

Нечто подобное случается и со мной. Еще через пару дней меня в срочном порядке вызванивает Варвара и преподносит новость, от которой у меня слегка меркнет в глазах. Заключается она в том, что из-за кризиса поступление спонсорских средств в журнал резко упало, и Варвара (ты уж меня извини) больше не может платить за квартиру, где я живу. Для меня это действительно новость.

– А ты разве оплачивала ее?

Выясняется, что квартира хоть и была предоставлена одной дальней родственницей, которая на несколько лет уехала за рубеж, но платить за нее все равно надо. Меньше, разумеется, чем если бы снимать просто так, и, тем не менее, деньги пришлось выложить за год вперед.