Из маленьких вентилей над сиденьями в салон вливался богатый озоном воздух и наполнял его приятным запахом. Я повернул один из вентилей так, чтобы струя свежего воздуха била мне прямо в лицо; я глубоко втягивал в легкие воздух, смотрел на Наташу и вдруг понял, что теперь нас больше ничто не разлучит – ни время, ни стены тюрьмы, ни люди, ни события, что один будет ждать другого, пока мы не будем свободны, чтобы насладиться коротким временем счастья, нашим «коротким сроком».
Теперь я это понял, ибо, хотя мы и не имели возможности говорить друг с другом и, наверное, еще долго не будем ее иметь, мы все сказали друг другу глазами – теперь, в этом свете, который никогда не забудет тот, кто хоть раз его видел.
Миша протянул рисунок матери и что-то «сказал» ей на пальцах, Наташа ответила ему тем же способом, потом она что-то сказала Фриду, тот передал ее слова своему напарнику, и Готтхельф сказал мне:
– Малыш говорит, что там внизу есть остров. И что он хочет жить на этом острове.
А Миша и Наташа тем временем продолжали беседовать на своем языке.
Готтхельф сообщил:
– Мать объяснила ему, что это гора, но мальчик стоит на своем. Он говорит, что это волшебный остров.
– А теперь он что говорит? – спросил я, и Готтхельф передал мой вопрос Фриду, тот – Наташе, и в обратной последовательности ко мне пришел ответ:
– Мать сказала ему, что это вершина горы. Нет, возразил он, это остров. Ну, тогда это – недостижимый остров, сказала мать. На что он возразил: я верю, что его можно достичь, если напрячь все силы и если голова не закружится. Потому что этот остров – на облаках.
Потом Наташа передала Мишин рисунок комиссару Фриду. Он полюбовался рисунком и протянул его Готтхельфу, а я посмотрел на рисунок вместе с ним, причем, когда я наклонился, наручник тихо звякнул.
Миша и в самом деле нарисовал остров. Он был окружен бело-голубым морем и светился всеми цветами, какими горел на солнце Серебряный рог. На острове стояли трое: женщина, маленький мальчик и мужчина. Мальчик стоял в середине. На женщине были большие очки в роговой оправе. Мужчина держал в руке стакан.
Я еще не кончил разглядывать рисунок, когда Фрид наклонился через проход и сказал:
– Он просит вернуть рисунок. Что-то там надо исправить.
Рисунок вернулся к Мише, и он принялся энергично орудовать резинкой, то и дело облизывая губы. Потом взял карандаш, что-то подправил на рисунке и протянул его матери, при этом широко и беззвучно улыбаясь мне и радостно сияя глазами.
Лицо Наташи посерьезнело, когда она взглянула на рисунок, то же самое произошло с Фридом и Готтхельфом, когда листок дошел до нас. Вроде бы все оставалось как было. Только в руке у мужчины не было ничего.
Готтхельф сказал взволнованно:
– Он стер стакан, потому что знает: вы бросили пить. Самолет изменил курс, описав большую дугу. Теперь мы летели прямо на Сен-Готард, и солнце светило уже не с правой, а с левой стороны, так что его лучи ударили мне в лицо с такой силой, что слезы полились из глаз и мне пришлось прикрыть веки.
Четыре турбореактивных двигателя ровно гудели. Я откинулся на спинку сиденья. Свежий воздух овевал мое лицо. Я услышал голос Готтхельфа:
– Какой все-таки милый этот мальчик.
– Да, – с готовностью подтвердил я.
– Такой вежливый. Такой умненький. И такой талантливый.
– Да, – опять подтвердил я.
– Так и останется глухонемым на всю жизнь?
– Да.
– Какая жалость.
– Да, – сказал я. – И вправду очень жаль.
Друзья, мы счастливы, что находимся в Германии (итал.).
Какой прекрасный город – Гамбург! (итал.).
Пожалуйста, позволь мне объяснить… (англ.)
Пойдемте со мной, сэр. Первоклассные девочки, шик-блеск… (англ.)
Перевод С. Апта.
Дамы и господа, автобус в аэропорт отъезжает! (англ.).
Беда? (англ.)
Истина в вине (лат.).
День славы пришел! (франц.).
Кстати (франц.).
Нет бизнеса лучше шоу-бизнеса, верно? (англ.).
Питер, позволь поблагодарить тебя (англ.).
К сожалению, строительные работы приводят к множеству неудобств для всех, но мы уверены, что вы поймете и примете во внимание трудности, с которыми мы сталкиваемся (англ.).
Это правда, миссис Джордан, это точно (англ.).
Читать дальше