Йоханнес Зиммель - Горькую чашу – до дна!

Джоан?

Ну была у нее полиция. Ну знала она, что Шерли беременна. А может, и больше. Да пусть бы хоть все знала – что с того? Ну что?

Каков укол! Каков!

Джоан вдруг нарушила молчание:

– Мы ужасно боялись за тебя.

И Косташ воскликнул:

– Искали вас по всему городу. Скажите-ка, Питер, вы в здравом уме? Почему не сказали нам сразу?

И коротышка Джером залебезил и, подобострастно склонив голову, слащаво пропел:

– Спешу извиниться перед вами. Искренне и от всей души. Мы сказали друг другу плохие слова. Вы заподозрили меня – заподозрили несправедливо – в том, будто я подстроил грязную махинацию. Я так разволновался, что потерял выдержку и наговорил вам много обидных слов. Простите больного старика. Я счастлив, я просто вне себя от счастья, что все так хорошо кончилось.

– Что хорошо кончилось?

Косташ уставился на меня как на заколдованного. Вместо того чтобы ответить, он еще раз спросил:

– Почему вы не сказали нам сразу?

– Да что? Что не сказал? Что?

– Почему предоставили вашей супруге сообщить нам эту новость?

– Вот именно – почему? – подхватил Джером. – Я вас не понимаю, Питер!

Я перевел взгляд с него на Косташа, потом на Джоан. Джоан уже не улыбалась. Глаза ее как-то жутко застыли, из них как бы ушла жизнь. Вдруг она встала.

– Пойдем, – сказала она мне. – Господа извинят нас.

Я последовал за ней в спальню. В этот день на ней был синий костюм, синие туфли, бриллиантовая брошь на отвороте жакета и бриллиантовое кольцо на руке. От нее пахло «Трезором», дорогим мылом и дорогим кремом. Каждый волосок ее соломенно-желтых волос был тщательно и продуманно уложен. Лицо на этот раз было бледно, как шея. Насколько в последние дни она была сентиментальна и простодушна, настолько сейчас холодна и деловита.

Ну что ж, подумал я, значит, ты знаешь все. Или очень много. Об остальном догадываешься. Пробил час расплаты. И ты пожелала устроить все это прилюдно? И взяла в союзники Джерома? А, да ладно. Плевать. На все плевать. Как бы покороче, пока укол еще действует. Пока я еще так спокоен, так хладнокровен и деловит.

– Итак, – сказал я. – Говори, пожалуйста. Я слушаю.

А она только прохаживалась передо мной – взад-вперед, взад-вперед. И молчала долго-долго, можно было бы сосчитать до двадцати. Хотела, видимо, помучить меня как следует, насладиться своим триумфом.

Разве у нее не было на это права?

Но я не мог больше выдержать этой пытки.

– Значит, ты все знаешь, так?

– Так.

– В самом деле – все?

– Да.

– Скажи мне сначала: откуда?

– Где ты был все это время, милый?

– Скажи мне, откуда ты все знаешь?

– Мне рассказал Косташ.

Я сел. Ноги подломились. Только теперь мне стало плохо.

– Косташ?

– Ну да, Косташ.

– Но каким образом… Каким… – Я судорожно сглатывал слюну, потому что желудок вдруг начал подступать к горлу. Нет, этого не может быть. Так не бывает. Разве не может? Разве не бывает?

Может. Может. Может. И бывает. Все бывает. Она притворялась. Хотела меня еще помучить.

– Не смотри на меня так растерянно. После того как ты исчез, все ужасно перепугались. И Косташ с Джеромом явились сюда. И когда Джером спустился в холл, чтобы отправить телеграммы, Косташ мне все рассказал.

– Что именно?

– Почему ты кричишь? Ну, что Джером хочет тебя выставить за дверь. Что вам нужно сто пятьдесят тысяч. А теперь скажи мне, наконец, где ты был все это время?

Думать я был уже не в силах. И ответил машинально, как робот, как человек-машина.

– Бродил.

– Где?

– Не знаю. По городу. Шел и шел.

– Но почему?

– Джоан! Сто пятьдесят тысяч долларов! Мы конченые люди! На нас можно поставить крест! Эта проклятая крыса вытеснила нас из фильма! Я больше не мог его видеть! Потому и убежал! Неужели ты не можешь этого понять?

– Нет.

– Что?

– Не могу этого понять. Если у Косташ а нет свободных денег, чтобы заплатить свою долю, ты заплатишь за него, то есть все сто пятьдесят тысяч. За это он даст тебе на несколько процентов больше из своей доли прибыли. Столько-то даже я в делах понимаю.

Теперь мы уставились друг на друга глаза в глаза. Мышь и кошка. Кошка и мышь. И всего в ста метрах отсюда, через квартал, Наташа.

Наташа.

Дальше от меня, чем луна. Недостижимо далека.

– И это… это ты сказала Косташу?

– И ему, и этой крысе.

– Точнее – что именно ты им сказала?

– Что ты – миллионер. Что тебе принадлежит половина моего состояния. И что ты мог бы выложить на стол и триста или пятьсот тысяч, а то и миллион, если бы захотел! – Тут она громко рассмеялась. – Посмотрел бы ты на их лица, любимый!