Марина Палей - Хор

Он убедился, что у него не осталось даже и своего зрения, его кто-то подменил зрением жены, но ужас заключался в том, что его душа, душа Андерса ван Риддердейка, оставалась прежней – он, Андерс ван Риддердейк, с макушки до пят, остался сыном этих обширных водных пространств, этих крошечных домиков (которые дураки-туристы считают "кукольными", "игрушечными", почти сувенирными, не понимая, что они таковы от бедности и тесноты, от скудости, от нехватки пространства – самого важного, что необходимо всему живому); все привычное, прежнее, свое - стало ему, Андерсу ван Риддердейку, немилым, чужим – и вот он чахнет, он медленно умирает от этого несоответствия между своими же собственными свойствами: его душа словно безоговорочно отторгается телом.

Он снова взглянул на het tegeltje – глазами жены – какими ж еще – и, к ужасу своему, уловил, какой-то иной, новый, прежде ускользавший от него смысл.

12.

Себастиан ван дер Аалс, учитель той влаардингенской мужской гимназии, где добывал знания Андерс, был родом из Фландрии. Он преподавал нидерландский язык и литературу. Кроме того, если заболевал историк, человек крайне желчный, хромой – и вдобавок заика, господин ван дер Аалс, к шумной радости гимназистов, брал в руки и курс Всемирной истории, ловко выуживая из подведомственной ему канализационной Леты множество таких (специфически помогавших Провидению) деталей, как сексуальные забавы греческого философа – или циклопический половой орган римского полководца – или различие в размерах молочных желез у леди Помпадур ,etc.

Во время Первой мировой войны, живя еще в Бельгии, он получил осколочное ранение в спину, из-за чего в ней пострадало несколько грудных межпозвоночных хрящей; это привело поврежденную ткань к атрофии (усыханию), а самого увечного – к необходимости пожизненного ношения жесткого корсета. Наличие под бельем загадочного корсета (о котором знала, конечно, вся гимназия) проявляло себя в спесиво закинутой голове, противоестественно выгнутой шее, паранойяльной палкообразности всего тела – и зловещем отсвете словно бы неизбежного рокового конфликта. Короче говоря, благодаря корсету, Бас (как его называли приятели – и, за глаза, ученики) внешне напоминал сразу двух трафаретных сценических персонажей, типичных для увеселительных летних павильонов в провинции, а именно: белогорячечного гусара, маниакально алчущего дуэлей, дебошей и мордобоя – а, наряду с ним, как ни странно, – дидактичного, железного, несгибаемого дурака-резонера.

Из классического гусарского набора в его характере присутствовало, пожалуй, лишь волокитство, но зато волокитство это, словно восполняя отсутствие всех прочих гусарских свойств, было отменным.

Ну что значит – "отменным"? Представим себе давным-давно впавший в анабиоз, принципиально безбурный, занудный, большей частью дождливый кальвинистский городок. Всех событий от Пасхи до Пасхи – сломанная рука градоначальника да похороны ветеринара.

Но зато… Зато ближе к вечеру можно съездить в Амстердам или в Хаарлем – или, скажем, в Гаагу, если на то пошло.

Вот, например, медицинские женские курсы Святой Гуделлы (Sint-Goedele). Они расположены в здании одного из бывших амстердамских женских лицеев – как раз между реформаторской кирхой и австрийским кафе "Sacher". Этот промежуток тротуара под липами, при хорошей погодке, - лучшее место для уловления молодых душ, недостаточно укрепленных Господом в их неравной борьбе с желудком. А он, то есть желудок, жаждет венских пирожных – воздушных и одновременно пышнотелых – да к тому же нарядных, как избалованные невесты.

Позвольте вас угостить, юффрау. Ах, ну что вы, мениир. Нет, в самом деле, отчего бы нет, юффрау… как вас, кстати, зовут? Дело в том, у меня, знаете ли, дочурка на вас похожа (шаблонная ложь человека, не искалеченного талантом сочинительства). Ах, как я тоскую по моей Конни! А где же она? Она учится в Париже (да-а-а-а?), в частном пансионе. И, знаете, тоже ужасно любит венские пирожные. Конни может съесть их целых полдюжины в один присест. Ах, правда? Конечно, правда. А вы, стало быть, учитесь на сестру милосердия? Да, это так, мениир. Die Kuchens zergehen auf der Zunge. Пирожные тают во рту, как говорят немцы и венцы… Впрочем, разница небольшая, хе-хе…), а мениир, пошучивая шуточки, угощает: Indianerkrapfen (круглым шоколадным пирожным), потом обворожительным Mohrenkopf (шоколадным пирожным с кремом)… но самое сладкое… но самое сладкое пирожное еще впереди.