Олег Нестеров - Юбка

Дилс сообщил, что недавно был подготовлен документ, который прошел все инстанции и лег на стол фюреру, – в нем утверждалось, что мать Лени – еврейка. Фюрер в ярости смахнул его со стола.

– И как долго я буду под вашим… колпаком?

– Пока мы не вычислим всех тех, кто за этим стоит, – ослепительно улыбнулся главный гестаповец.

После всего этого Лени стоило хорошенько подумать, ехать ли к Гитлеру в столь поздний час. Тем более, что ей было абсолютно неясно – ради чего такая внезапность.

Но через полчаса она уже мчалась по направлению к Вильгельмштрассе, наспех надев свою любимую юбку и простую белую блузку.

Причина оказалась проста. Гитлера сватали. В тот вечер в Берлине устраивали большой бал, организовывал его, конечно же, доктор, – туда, помимо деятелей искусств, пригласили самых красивых женщин Германии. Это был отличный способ познакомить фюрера с дамой, способной благотворно на него воздействовать. Иными словами, это был всегерманский слет невест, и Лени, конечно, туда не пригласили.

Гитлер нервничал: одно дело, когда вокруг красивые девушки, другое – когда ему пытаются кого-то навязать. В последний момент он отказался ехать на бал. Сидел в одиночестве и попросил Канненберга, который принес ему чай, связаться с Лени.

Весь этот вечер Гитлер, как заведенный, произносил перед ней монолог: о годах своей молодости, о матери, о том, как не стал художником. Он говорил о том, что хочет видеть свою страну здоровой и независимой.

У Лени не было никакой возможности его прервать. Да и не хотелось.

От съемок следующего партийного съезда отбиться не удалось. Поняла это Лени, приехав в Нюрнберг за две недели до события. Гитлер был категоричен: у него есть все основания просить у нее шесть дней для этой работы. То, что она не может отличить СС от СА, даже к лучшему, – ему нужен не скучный партийный кинодокумент, а художественное произведение. Лени догадалась: осознавая всю силу воздействия кинематографа, он просто захотел запечатлеть свой образ для потомков. И сделать это должен был тот, кому он доверял.

Видя, что ситуация безвыходная, Лени выдвинула два условия, не забыв уточнить, что работа займет не шесть дней – монтаж может продлиться и полгода.

Первым условием было – предоставить ей полную творческую свободу. Никакого давления, никаких сроков. Она будет делать фильм таким, каким захочет.

Второе условие было еще категоричнее – больше никогда, ни при каких обстоятельствах она не будет снимать заказных лент.

Условия были приняты.

Эта работа сильно отличалась от той, что была год назад. В съемочной группе было 170 человек, и все расписали заранее – где и как снимать. Концепция была радикальной: съемки только в движении, камера не должна быть статичной. Из-за спины пилота, позади фюрера в машине – придумывали сотню разных ракурсов. Для этого Лени решила поставить рельсы для камеры везде, где только можно, – даже на длинном балконе отеля и вокруг трибуны, с которой Гитлеру предстояло выступать перед шестьюдесятью тысячами парней и девушек из Hitler-jugend.

Подобным образом кино еще никогда не снимали, а уж тем более – документальное. Лени даже заставила операторов практиковаться на роликовых коньках, что те делали с нескрываемым удовольствием. Альберт помог установить крохотный подъемник к флагштоку высотой 38 метров, и в результате появились просто-таки выдающиеся кадры.

Нельзя сказать, что все прошло как по маслу, но в итоге, впервые в жизни, Лени почувствовала вкус к съемкам реальных событий.

Фюрер сдержал слово. Была полная свобода. Но когда к нему приехала делегация Вермахта и пожаловалась, что в будущий фильм кадры с военным руководством не войдут, как не имеющие художественной ценности, он все же вызвал Лени и мягко попросил включить отрывок с генералами. Это было политически необходимо: Вермахт впервые принимал участие в партийном съезде, с ним только-только все стало налаживаться, а тут на тебе – в корзину.

Лени ничего не хотела слушать. Вскочила, и даже топнула ногой в сердцах:

– Этого я не могу сделать!

Тут уж фюрер не на шутку разозлился:

– Вы что, забыли, с кем разговариваете?!

Лени стояла на своем. Гитлер скрипнул зубами, назвал ее упрямой ослицей, – но деваться было некуда.

Прошел год. На рождественские каникулы она ехала в Давос, кататься на лыжах, и фюрер попросил ее о встрече – благо поезд шел через Мюнхен.

В одиннадцать утра Лени оказалась перед невзрачным домом на Принц-Регентплац. Квартира была на третьем этаже. Ей открыла экономка, фрау Винтер, и проводила в комнату.