Владимир Зарев - Разруха

— Вы сильно тревожите господина Поптонева, — ледяным тоном заметил он.

— Мы с Живко старые друзья, — сердечно откликнулся я.

— Я имел в виду, слишком часто его тревожите, — уточнил он. — Могу я взглянуть на ваши… хм… бумаги?

Он внимательно изучал заверенную нотариусом расписку Борислава в получении денег.

— Чудесно, — сказал он, — а ваш должник владеет какой-нибудь недвижимостью?

— Они с женой сейчас обустраивают роскошную квартиру в квартале «Лозенец»… там ванная комната — с джакузи, — бодро уточнил я.

— Это прекрасно, — без тени иронии прервал меня он, — но закон защищает семейную собственность. А другая недвижимость?

— Насколько я знаю, нет…

— Восхитительно… и что вы намереваетесь делать?

— Я надеялся, вы мне подскажете.

— Мы можем подать против него судебный иск, — не обиделся Самшитов. — Дело будет тянуться от двух до пяти лет. Но решение суда будет в нашу пользу.

— А мои деньги?.. — давление подскочила так, что я потерял всякую способность думать. Заломило в затылке.

— Мы наверняка выиграем дело, но полагаю, денег этот господин вам не вернет. Закон у нас таков, что этот ваш Борислав, спокойно мог подписать все, что угодно.

— Но ведь частная собственность…

— Да, — согласился адвокат, — частная собственность некоторых действительно неприкосновенна. Я советую вам подумать. Мне проще всего подать иск, но процесс будет долгим и дорогостоящим, а я не хочу зря брать с вас деньги, — он не добавил: «потому что вы бедны», и я почувствовал прилив благодарности.

Я вышел из трамвая на площади Славейкова, весеннее солнце меня ослепило. Один из продавцов книг на книжном развале меня узнал и заинтересованно проводил взглядом. Наверное, я был выжат, как тряпка, и весь мой вид оставлял желать лучшего. Я обещал Живко позвонить после встречи с адвокатом из уличного автомата. Оборванный сопливый цыганенок протянул руку за милостыней, и я опустил в его ладошку двадцать стотинок. Словно в собственную ладонь.

— Не нравится мне твой голос, — сказал Живко, — я подъехал бы поговорить, но ты меня застал на пороге. Уезжаю в Бургас. Очень нужно.

— Не беспокойся обо мне, — ответил я, — все в порядке.

— Совсем не нравится, Марти… — не унимался Живко. — Пожалуйста, сходи в церковь. Обещаешь?

Ни он, ни я не были сильно верующими, но наверное, именно поэтому веровали в Бога. Я потел от напряжения, чувствовал, как кровь пульсирует в затылке, голова была чугунной. Церковь Святых Семичисленников находилась поблизости. Я любил полумрак этой церкви, изящную потемневшую резьбу ее иконостаса. И вспомнил, что в ней есть и часовня Святого Мины, который иногда откликается на человеческие печали, а порой и исполняет желания. В церкви было прохладно, мои шаги потревожили ее звучную тишину. У меня осталось денег ровно на четыре свечи. Первую я поставил Богу, вторую — за упокой души папы, третью — во утоление маминой боли, а четвертую — с мольбой, чтобы мы с Вероникой не расставались. Я тихо стоял у иконы Святого Мины. Облизал пересохшие губы, но не мог молиться. Слова разбегались, голова была, как пустой чемодан. Я не испытывал ничего, кроме ненависти и стыда. «Прости, Святой Мина, что надоедаю», — прошептал я и зашаркал к бару Иванны.

Было начало июня. Стоял теплый летний день, молодая зелень подрагивала от возбуждения, воплощая в себе неутомимость жизни. Солнце ломилось сквозь стеклянную стену бассейна, оживляя воду, повторяло мои движения, играло брызгами, разлетавшимися вокруг. От безденежья я не пил уже неделю и был свеж и бодр, моя меланхолия растаяла, я яростно дышал, наслаждаясь внезапно забившей во мне силой. Мое тело еще помнило молодость, хоть сам я о ней забыл. Мы остались в сауне вдвоем с Живко.

— Что там у тебя с этой плесенью, он появляется?

Все это время я избегал говорить при нем о Бориславе, а он, как человек деликатный, не задавал вопросов. Я ему был за это благодарен, но его видимая незаинтересованность меня озадачивала. Словно я сделал что-то подленькое, гаденькое, и теперь мы должны обходить эту тему стороной и молчать. Наше молчание служило мне лекарством, но в то же время было и в тягость. Я продал свою старушку Ладу, чтобы оплатить маме больницу, занял и у Живко. Он не сказал «Не нужно возвращать, Марти», чтобы меня не обидеть, но подумал, и это меня бесило.

— Через месяц-два… — заикнулся я.

— Не тревожься об этом, — его серые глаза увлажнились, — забудь.