Генрих Бёлль - И не сказал ни единого слова...

— Не забудь: я должна еще за кофе и за три пончика.

— Я помню. Ты действительно хочешь идти?

— Да, пора.

Он встал, я осталась сидеть и смотреть, как он стоит у стойки и ждет. Пока Фред расплачивался, девушка улыбалась мне, я встала и вместе с Фредом пошла к двери.

— Вы еще придете? — закричала мне вслед девушка.

— Да, — крикнула я в ответ и взглянула на слабоумного, который сидел, держа во рту обсосанную палочку от леденца.

Фред проводил меня до автобуса. Мы больше не проронили ни слова, только быстро поцеловались, когда автобус подошел; и я увидела Фреда стоящим на остановке, увидела то, что уже видела много раз, — плохо одетого и печального человека. И еще я увидела, как он медленно, ни разу не оглянувшись, направился к вокзалу.

Когда я подымалась к нам в квартиру, у меня было такое чувство, будто я отсутствовала целую вечность, и я подумала, что никогда еще не оставляла детей одних так долго. В доме было шумно, чайники свистели, репродукторы извергали казенное веселье, и на втором этаже Мезевитц ругался со своей женой. За нашей дверью стояла тишина; я три раза нажала кнопку звонка, подождала и наконец, когда Беллерман уже отворял дверь, услышала голоса детей. Я услышала их всех троих сразу, быстро кивнула Беллерману и пробежала мимо него в комнату, чтобы увидеть детей; они сидели вокруг стола так чинно, как никогда не сидят у меня; при моем появлении их разговор и смех оборвались… Тишина продолжалась всего мгновенье, но меня охватила глубокая тоска; я испытывала страх только одно мгновенье, — но я его никогда не забуду.

Потом старшие дети встали и обняли меня; я взяла на руки малыша и поцеловала его, чувствуя, что слезы текут у меня по лицу. Беллерман был уже в пальто, шляпу он держал в руках.

— Они хорошо себя вели? — спросила я.

— Да, — ответил он, — очень.

Дети посмотрели на него и улыбнулись.

— Подождите минутку, — сказала я. Посадив малыша на его стульчик, я вынула из ящика кошелек и вышла вместе с Беллерманом в коридор. На вешалке я увидела шляпу фрау Франке и шапку господина Франке; и я поздоровалась с фрау Хопф, которая вышла из уборной. В волосах у нее были папильотки, под мышкой она держала иллюстрированный журнал. Я подождала, пока она войдет в свою комнату и спросила:

— Четырнадцать, правильно?

— Пятнадцать, — сказал он улыбаясь.

Я дала ему пятнадцать марок.

— Большое вам спасибо.

— О, не за что, — ответил он, потом еще раз просунул голову в нашу дверь и крикнул: — До свидания, дети!

И дети ответили ему:

— До свидания!

Когда мы остались одни, я еще раз обняла всех троих, испытующе посмотрела на детей, но не смогла обнаружить на их лицах ничего такого, что оправдывало бы мою тревогу. Вздыхая, я начала готовить им бутерброды в школу. Клеменс и Карла что-то перебирали в своих ящиках; Карла спит на американской складной кровати, которую мы днем подвешиваем к потолку, Клеменс — на старом плюшевом диванчике, который уже давно слишком короток для него. Беллерман успел даже убрать кровати.

— Дети, — проговорила я, — отец шлет вам привет. Он мне дал деньги для вас.

Они ничего не сказали.

Карла подошла ко мне и взяла свой пакетик с бутербродами. Я посмотрела на нее: у нее темные волосы, такие же, как у Фреда, и его глаза — глаза, в которых внезапно появляется отсутствующее выражение.

Малыш играл на своем стульчике и время от времени поглядывал на меня, словно хотел убедиться, что я здесь, а потом продолжал играть.

— Вы уж молились?

— Да, — ответила Карла.

— Отец скоро вернется, — сказала я, почувствовав большую нежность к детям; мне пришлось сдержаться, чтобы снова не заплакать.

Дети опять промолчали. Я посмотрела на Карлу, которая сидела рядом со мной на стульчике, перелистывала учебник и неохотно пила молоко. И вдруг, взглянув на меня, она спокойно сказала:

— Он вовсе не болен, он ведь дает уроки.

Обернувшись, я поглядела на Клеменса, он сидел на своем диванчике с атласом в руках. Он спокойно посмотрел на меня:

— Это мне сказал Бейзем, он сидит со мной на одной парте.

Об этом я ничего не знала.

— Есть болезни, — при которых не обязательно лежать в кровати.

Дети ничего не ответили. Они ушли, надев свои ранцы, а я пошла в коридор и смотрела им вслед, пока они медленно брели по серой улице, немного опустив плечи под тяжестью книг; мне стало грустно, потому что я видела себя самое, идущую по улице со школьным ранцем на спине, немного опустив плечи под тяжестью книг; больше я уже не глядела на детей; высунувшись из окна, я видела только себя: маленькую девочку с белокурыми косами, размышляющую над узором для вязки или вспоминающую дату смерти Карла Великого.