Генрих Бёлль - И не сказал ни единого слова...

— Может быть, — сказала она. — Хочешь еще пива?

— Да, — ответил я. Она подала мне кружку, и я выпил ее. Потом встал, включил свет, собрал пустые кружки и тарелки и отнес их вниз. У стойки стояли двое молодых людей; когда я ставил пустые кружки и тарелку на стойку, они ухмыльнулись мне. Теперь за стойкой опять сидела хозяйка, у нее было белое и гладкое лицо совсем без пор. Она кивнула мне, и я сразу же поднялся опять наверх. Когда я вошел в комнату, Кэте посмотрела на меня и улыбнулась.

Я потушил свет, разделся в темноте и лег в кровать.

— Всего только десять часов, — сказал я.

— Замечательно, — произнесла она. — Мы можем спать целых девять часов.

— А когда уйдет этот юноша, который сидит с детьми?

— Около восьми.

— Мы ведь хотели еще вместе позавтракать, — сказал я.

— Нас разбудят?

— Нет, я сам проснусь.

— Я устала, Фред, — сказала она, — но расскажи мне еще что-нибудь. Ты не помнишь еще каких-нибудь историй, когда твое сердце было тронуто?

— Может быть, я еще что-нибудь вспомню, — сказал я.

— Хорошо, — ответила она, — в сущности, ты славный человек, но иногда мне хочется тебя побить. Я тебя люблю.

— Я рад, что ты мне это сказала. Я боялся спросить тебя.

— Раньше мы каждые три минуты спрашивали друг друга об этом.

— Да, так было долгие годы.

— Долгие годы, — повторила она.

— Ну, рассказывай, — сказала она, опять взяла мою руку и крепко сжала.

— Про женщин? — спросил я.

— Нет, лучше про мужчин, или про детей, или про старух. Мне все-таки страшновато, когда говорят о молодых женщинах.

— Тебе нечего опасаться, — сказал я, нагнулся к ней и поцеловал ее в губы, и когда я снова лег, мой взгляд упал на улицу, и там я увидел светящуюся надпись: ДОВЕРЯЙ СВОЕМУ АПТЕКАРЮ!

— Ну, рассказывай.

— В Италии, — начал я, — многие люди тронули мое сердце. Мужчины, женщины — молодые и старые — и еще дети. Даже богатые женщины. И даже богатые мужчины.

— А ты говорил недавно, что люди скучные.

— Я чувствую себя совсем по-иному, гораздо лучше с тех пор, как я знаю, что ты меня еще любишь. Ты наговорила мне ужасных вещей.

— От своих слов я не отказываюсь. Мы сейчас немножко играем, Фред. Не забудь, что мы играем. А к серьезному мы еще вернемся. И я ничего не беру обратно, и то, что я тебя люблю, не имеет значения. Ты тоже любишь детей, а заботишься о них, как о прошлогоднем снеге.

— Да, знаю, — сказал я, — ты мне это уже достаточно ясно высказала. Ну, а теперь, пожалуйста, выбирай, кого хочешь: мужчину, женщину или ребенка — и страну тоже можешь выбрать.

— Голландия, — назвала она, — мужчина из Голландии.

— Ну и вредная же ты, — сказал я. — Очень трудно вспомнить голландца, который тронул бы твое сердце. Но хоть ты и вредная, но во время войны я действительно видел одного голландца, и при этом даже богатого, который тронул мое сердце. Тогда, правда, он уже не был богат. Я проезжал Роттердам — это первый разрушенный город, который я видел; странно, но теперь я дошел до того, что неразрушенный город действует на меня угнетающе, — а в то время я совсем растерялся, я смотрел на людей, смотрел на развалины…

Почувствовав, что ее рука, державшая мою руку, слегка разжалась, я наклонился над ней и увидел, что она спит; во сне ее лицо становится надменным и очень холодным, рот немножко приоткрывается и принимает скорбное выражение. Я снова лег, выкурил еще сигарету и долго лежал в темноте, думая обо всем. Я попытался молиться, но не смог. Потом подумал, не сойти ли мне еще раз вниз потанцевать с какой-нибудь работницей с шоколадной фабрики, выпить еще рюмку водки и поиграть на автомате, теперь уже, наверное, свободном. Но я остался. Каждый раз, когда на фронтоне многоэтажного дома вспыхивала надпись, она освещала зеленоватые обои с узором в форме сердца, на стене появлялась тень от лампы, и можно было различить рисунок на шерстяных одеялах: играющие в мяч медведи, похожие на людей, они напоминали атлетов с бычьими шеями, перебрасывающихся большими мыльными пузырями. И последнее, что я увидел перед тем, как заснул, была надпись там, наверху: ДОВЕРЯЙ СВОЕМУ АПТЕКАРЮ!

Когда я проснулась, было еще темно. Я спала крепко и теперь чувствовала себя прекрасно. Фред спал, повернувшись к стене, и я видела только его худую шею. Я встала, раздвинула занавески и посмотрела на бледно-серый рассвет над вокзалом. Освещенные поезда подходили к перрону, мягкий голос диктора доносился до гостиницы через развалины, слышался глухой шум поездов. В доме было тихо. Я почувствовала голод. Оставив окно открытым, я снова легла в постель и стала ждать. Но мне уже было неспокойно: я думала о детях, скучала по ним и не знала, который час. Раз Фред спал, значит, еще не было половины седьмого. У меня еще было время. Я снова встала, накинула пальто, надела туфли и тихо обошла вокруг кровати. Осторожно открыв дверь, я пошла искать уборную в полутемном грязном коридоре и наконец обнаружила ее в неосвещенном, плохо пахнущем углу. Когда я вернулась, Фред еще спал. Мне были видны вокзальные часы со светящимся циферблатом, их стекло желтовато поблескивало, но различить, который час, я не могла. На фронтоне многоэтажного дома вспыхнула надпись, резко проступившая в сероватой мгле: ДОВЕРЯЙ СВОЕМУ АПТЕКАРЮ!