Макс Фрай - НебeSное, zлодея

…Вообще, судя по яростному культуртрегерству Лютера, про косный ум он кое-что понимал, просто переоценил эффективность просвещения, как переоценивает просвещение всякий достаточно хороший, то есть уважающий других людей человек. Оно работает, но медленно. Слишком медленно. Человечество никогда не успевает за своими Лютерами и прочими условными Гагариными. Это печальный факт, но сделать с ним я ничего не могу, когда создам свою Вселенную с блэкджеком и эльфами, там такого безобразия не будет (а вот зимнее море, звездное небо и острое счастье внезапного озарения обязательно из этой передерем).

На самом деле, ясно, что за Богом далеко ходить не надо, Бог всегда рядом, в смысле, вообще внутри, заполняет все живое до краев, просто человек довольно мелкий сосуд, да и тот забит всякой дрянью, которую понатаскал в дом хозяйственный косный ум. В итоге, Бога в него помещается хорошо если чайная ложка, да и та обычно оказывается где-то на самом дне.

Вот о чем, в идеале, надо бы, а на практике совершенно бессмысленно проповедовать, – бурчит мой лютеранский ум, по природе своей такой же косный, как всем тут выдают на входе, но сызмальства приставленный к тяжелой ювелирной работе на рудниках по добыче и обработке смыслов, так что, конечно, мешает, но хотя бы полчаса в день – точно мои (в смысле, Наши). Иногда больше. Как пойдет.

Мало что может быть мерзее появившегося в последние годы в активной лексике понятия «френд-зона». Потому что такое понятие может возникнуть и прижиться только в культуре, где любые человеческие отношения, не подразумевающие генитального контакта, котируются как заведомо «худшие», менее качественные и, соответственно, менее значимые, чем предполагающие хотя бы слабую надежду на великий генитальный переход. Что, в свою очередь, свидетельствует об упрощенном понимании природы человеческих взаимоотношений, а упрощение – это всегда зло. Ясно, что у нормальных людей такого говна в голове нет, но мы все живем сейчас вот в таком культурном контексте, дышим его ядовитым воздухом, и об этом не следует забывать, потому что противостояние культурному контексту может быть только сознательное и осознанное (т. е., и рационально продуманное, и с максимально возможным на данном этапе развития задействованием сознания). На одних условных рефлексах отвращения далеко не уедешь, это надо хорошо понимать.

Теперь на рассвете меня будит (условно будит, на самом деле я в это время еще не то чтобы сплю) визгливое чаячье мяуканье. Впрочем, днем наши новые соседи, горластые желтоногие чайки тоже орут, гармонично вливаясь в общий городской шум.

В отличие от белых акаций, которые появились несколько лет назад вместе с общегородской памятью (и даже вещественными доказательствами), будто они были всегда, чайки вписались в нашу жизнь не настолько незаметно, по крайней мере, пока куча народу помнит, что они появились в прошлом году. Тогда держались ближе к Вильняле, там и вопили на радость художественным академикам и студентам, а теперь освоились, в смысле, обнаглели и стали летать везде. И аккуратно, без пропусков, орут на рассвете в крошечном сквере перед моим балконом, очень любезно с их стороны.

Мои субличности азартно делают ставки: станет наше Виленское море видимым или все-таки нет. Я не знаю, кто из них выиграет, трезво оцениваю шансы, как блондинка из анекдота прогнозирует встречу с динозавром: пятьдесят на пятьдесят, или да, или нет.

Почки на деревьях вот-вот взорвутся, подснежники цветут не в отдельных избранных тайных местах, а тупо ВЕЗДЕ. Правда, сливы пока цветут только на бульваре Вокечю, да и те игрушечные, в смысле, искусственные, рекламируют вход в модный бутик. Это, конечно, надо будет подправить: в южном приморском городе время цветения первых плодовых деревьев – начало марта, а не какой-то там дурацкий апрель. Но, думаю, постепенно подтянутся, какие наши годы. Я еще помню, как они только в мае начинали цвести.

Родиться в южном приморском городе, в четверти часа неспешной ходьбы от моря, невзлюбить его всем сердцем, удрать к едреной фене (в древнюю эльфийскую столицу Дренефейне, можно сказать и так), в конце концов поселиться на севере, в трехстах километрах от ближайшего моря, полюбить этот город вопреки не только здравому смыслу, а вообще всему, наблюдать, как год за годом он незаметно для своих жителей превращается в южный приморский, вести аккуратный подсчет прибывающим белым акациям и чаячьим воплям, зачитывать их себе как победу неизвестно над чем (на самом деле, известно: над реальностью) по очкам – формула моей жизни. В смысле, именно через эту жопу я делаю вообще все.